Даниил Мордовцев - Царь Петр и правительница Софья

И вот она, слава, в этих рубищах! Вон куда завело его неугомонное воображение, жажда неиспытанных ощущений!..

Он беспомощно зарыдал.

— Вставай! Не пора ноне с тобой проклажаться! — раздался над ним грубый голос, и сильная рука подняла его за шиворот и поставила на ноги.

Но в это время в дверях показались царица Марфа Матвеевна и царевны. Стрельцы сняли шапки. Царица узнала несчастного доктора.

— Вот он, матушка-царица, изводчик государев, — сказал Цыклер, показывая на фон Гадена.

— Он не изводил блаженной памяти государя Феодора Алексеевича, — заметила царица.

— Так коея ради вины, государыня, он с Москвы бежал? — возразил Цыклер.

— Страха ради.

— Нету, государыня, коли бы у него совесть была чиста, он не таился бы.

— Перед Богом и перед покойным государем нету его вины: царь Федор Божиим изволением, а не отравою скончал дни живота своего, — настаивала царица.

— А нам, государыня, доподлинно ведомо, что он, дохтур, извел великого государя снадобьями.

— Стрельцы, не гневите Бога! — строго сказала царица. — Даниил на моих очах отведывал все лекарства… Я не отходила от одра моего мужа.

— Воля твоя, государыня, а без розыску такого великого дела оставить нельзя, — со своей стороны настаивал Цыклер, — что он с расспросу покажет, и по тем его расспросным речам суд будет.

Царица должна была покориться воле стрельцов. Она увидела себя бессильною отстоять жизнь невинной жертвы еще и потому, что в этот момент явилось новое обстоятельство, отягчавшее участь обвиняемого. К Красному крыльцу нахлынула свежая волна стрельцов, которые торжественно несли что-то на копьях и неистово кричали:

— Он чернокнижник! Он с нечистым водится!

— У него сушеные змеи! Вот он кто такой!

— Всякие змеи и аспиды сушеные в его доме! Чего же еще больше!

И стрельцы показывали вздернутые на копья чучела серых и черных змей.

— Это мы у него нашли, у дохтура!

— Сушеными змеями он царя извел, змеиными печенками…

— Да у него же, у Данилки, мы нашли Адамову голову.

— И двух мертвецов, стоят у него воместо образов…

Каких же еще было доказательств!.. Действительно, в доме дохтура, на Кукуе, нашли стрельцы несколько чучел змей, костяк человеческого черепа и два скелета.

— В застенок его! — кричала толпа. — На дыбу!

— Под кнутом да на виске он все скажет!

И несчастного повели в Константиновский застенок. Там дали ему несколько ударов.

— Все скажу, о-ох! — взмолился пытаемый.

— Ну, сказывай, а ты, Обросим, записывай пыточные речи: ты грамотный, — говорил Цыклер. — Пиши: Лета 7190 маия в 17–й день иноземец — немчина-дохтур в Константиновском застенке в расспросе с пыток винился, и те его расспросные речи таковы… Записал?

— Погоди малость… А вы еще всыпьте ему, пока я записываю…

— Нету, братцы, кнута ему вдосталь… на дыбу почище было бы…

— Знамо почище, кости расправить… не хуже бани…

— И веника, братцы, не надоть..

Несчастного кладут на дыбу. Он только стонет…

— Записывай, Обросим, — распоряжается Цыклер, — был-де Данилка дохтуром у великого государя Феодора Алексеевича и будучи дохтуром великого государя лечил всякими неподобными способы…

— О-о! — послышался стон с дыбы. — Пустите… дайте сроку… три дня… я укажу злодеев…

— Нелюбо! Долго ждать! — послышались голоса.

— Пиши дале: и отравного-де зелья великому государю давал…

— Жилы — те! Жилы ему вытяни поболе…

— Суставы ломай!

Пытаемый потерял сознание. Он уже больше не стонал даже.

— Что с ним возжаться! Сымай с дыбы! — решили стрельцы.

— Клади на рогожу, понесем на Красную площадь.

— Чего же еще! Злодей повинился.

Бесчувственный труп взвалили на рогожу и поволокли на Красную площадь. Там ждали его толпы любознательных москвичей, преимущественно из Охотного ряда.

— Али околел немчин? — любопытствовали охотнорядцы.

— Околел… собаке собачья и смерть… Смерть грешников люта…

— И точно… Змей, слышь, сушил поганец, змеиной печенкой царя извел…

— А жаль, не домучили… Ой-ой-ой! С нами крестная сила!..

Мертвый открыл глаза. Все отшатнулись от него. Послышался слабый стон.

— О, mein Gott, mein Gott!.. О, mein Liebes Geburts Land!

— Слышь, братцы, по-собачьи залопотал…

— Кончай его, а то оживет еретик…

— Не оживет… Вот ему осиновый кол… н-на! Н-на!

— Шибче! Шибче! Ногами дрыгнул аспид… буркалы выпялил…

— Н-на — же! Н-на! Н-на!

И осиновый кол пробил насквозь несчастного. Он так и остался с открытыми глазами.