Анатолий Брусникин - Беллона

Вот так, в напряжении ума и терзании сердца, завершился месяц июль.

Положение осажденного города делалось всё тяжелее. Неприятель с каждым днем увеличивал число орудий и вел беспрерывный обстрел. За месяц гарнизон сократился на десять тысяч человек — и это несмотря на подкрепления, неустанным ручейком лившиеся по симферопольскому тракту. Что Севастополь долго так не продержится, было ясно всем. Единственная надежда оставалась на раннюю осень. Если продержаться до осенних бурь, да сразу вслед за ними, как в прошлом году, ударят морозы, город был бы спасен. Минувшей зимой от холодов и болезней англичане потеряли треть армии, французы — четверть. Второго такого испытания союзники не вынесут, им придется убираться восвояси. Как во времена Наполеоновского нашествия, Россию спасет сама природа.

Однако начальство, кажется, смотрело на дело иначе. К концу месяца все стали говорить, что скоро будет большое сражение: армия придет на помощь истекающему кровью гарнизону, только еще не решено, где именно произойдет наступление.

Что ж, командованию наверху видней. Лазутчики доносили, что на 5 августа неприятель назначил новую генеральную бомбардировку, которая превзойдет своей мощью все предыдущие. Должно быть, в штабе Горчакова решили, что Севастополь может не выстоять, и постановили нанести упреждающий удар.

Из ставки в город и обратно бешеным аллюром носились ординарцы; князь дважды собирал военный совет, и поговаривали, что мнения на нем разделились. Одни генералы вроде бы хотят произвести большую вылазку прямо из города, через Килен-балку. Другие выступают за фланговую атаку со стороны Черной речки. Третьи же предлагают ограничиться демонстрацией, чтоб заставить врага передислоцировать свои силы и тем самым отсрочить день бомбардировки.

Что тут правда, а что нет, Аслан-Гирей не задумывался. Вероятней всего, слухи распускались штабом намеренно, дабы сбить с толку шпионов, — и это правильно. Ну а помимо того всяк обязан заниматься своим делом на своем месте. Нечего изображать из себя стратега.

У штабс-капитана и без того хватало забот. У него была своя собственная баталия: выявить все контакты Арчибальда Финка, доподлинно установить, в чем его задание, а потом взять американца с поличным, чтоб никакой дипломатический консул не мог его отстоять.

Положить перед арестованным список имен, сказать: или указывай, кто из этих людей тебе помогает, или поступим с тобою по законам военного времени. А уж если удастся понудить Финка играть на нашей стороне, тогда это будет победа почище июньской.

В первых числах августа сделалось понятно, что битва случится со дня на день, причем не в самом Севастополе, а где-то на Инкермане или еще восточнее, за Чоргуном. Пехотные колонны и орудия двигались с Мекензиевых гор и с Северной стороны в том направлении, запрудив все дороги.

Арчибальд Финк развил подозрительную активность. Приставленные к нему наблюдатели сбивались с ног. Несколько раз американец наведывался к генерал-штабдоктору, подолгу крутился в ставке. Наконец благодаря осторожному опросу свидетелей Аслан-Гирей установил, что Финк всеми правдами и неправдами, используя знакомства и связи, добился назначения во временно-полевой лазарет, который будет развернут для оказания первой помощи прямо на поле сражения.

Это было неспроста. Девлет предположил, что Финк собирается в суматохе боя перебежать к своим. Вот уж этого допустить никак нельзя.

Поздно вечером 3 августа отряд, откомандированный Андреевским госпиталем к месту баталии (два врача, милосердная сестра, четыре фельдшера и четыре санитарных повозки), двинулся в направлении Инкерманских высот. Аслан-Гирей подгадал так, чтобы встретиться с маленьким караваном на выезде из лагеря будто случайно. Ни за что на свете не согласился бы он в такую ночь выпустить американца из поля зрения.

Получилось правдоподобно и естественно, что они попутчики. Штабс-капитану даже не пришлось навязываться Финку, с которым он был мало знаком. Сопровождала лекаря единственная из сестер, хорошо ездившая верхом, — госпожа Иноземцова, а о том, что Аслан-Гирей с нею дружен, всем было известно.

Он нарочно даже не смотрел на американца — только на Агриппину Львовну. Они вдвоем ехали впереди; сзади, тоже рядом, тряслись на мулах Финк и лекарь из немецких волонтеров по фамилии Розен.

Иноземцова зябко куталась в плед и никак не могла согреться.