Кристи Филипс - Хранитель забытых тайн

Мне удалось отомстить почти всем виновным в смерти нашей любимой принцессы, которой мы стольким обязаны: я – любовью и нежностью, а ты – своим удачным замужеством; ведь если бы она не представила тебя герцогу д’Аленсону, ты, возможно, жила бы теперь не в роскошной вилле на рю де Варенн, а прозябала в грязной лачуге нашего скареда дядюшки, которую он называет домом. Но, увы, меня выследили те, кому я совсем не собирался приносить вреда, и только их вмешательство вынудило меня пойти на это. Однако к ним я не питаю никакой ненависти. Ведь именно благодаря великодушию и благородству миссис Девлин – или, следует сказать, миссис Стратерн, как мягко она поправила меня во время одного из своих визитов – я имею возможность писать тебе, поскольку это она снабдила меня чернилами, бумагой, пером и свечой, а также обеспечивает горячей пищей, чтобы я поддерживал свой организм и не умер слишком рано.

До тебя, возможно, дошли слухи о том, что дрался я до последнего, но, в конце концов, доктор Стратерн ранил меня в ногу, а миссис Стратерн столкнула в реку. Сперва они думали, что я погиб, что я неизбежно должен утонуть в бурной реке, – примерно так рассказывала мне об этом позже миссис Стратерн. Но, погрузившись в быстрый поток, я выплыл, и мне удалось ухватиться за обломок какого-то дерева. Мой импровизированный плот понес меня вниз по течению этой сточной канавы. Должен сказать, что грязь и гадость, которая плавает во Флит-дич, неблагоприятно сказалась на состоянии моей раны, но во всем остальном я остался цел и невредим и был полон решимости во что бы то ни стало добраться до восточного побережья и до Дептфордских доков, где за несколько гиней можно сесть на корабль, идущий во Францию.

Но меня уже поджидала королевская стража. Как только я выбрался на грязный берег неподалеку от Флит - стрит, меня схватили. Стражниками был получен приказ – от Арлингтона, а может, и от самого короля – доставить меня прямо сюда, в Вифлеемскую лечебницу или, как ее еще называют, Бедлам, и запереть вместе с сумасшедшими.

Место, где я теперь нахожусь, поистине безотрадное: оно насквозь провоняло миазмами мочи и экскрементов, а также всепроникающим кислым запахом болезни. Все обитатели здесь постоянно голодают; жидкой кашицы, которой нас кормят, не хватило бы даже котенку: на этой диете он скоро бы умер с голоду. Днем нас нередко посещают знатные особы, которым нравится глазеть на нас, будто мы не люди, сидящие в зарешеченных клетушках и страдающие не только от своего безумия, а какие-нибудь редкостные зверушки. Мужчины весело смеются, а женщин охватывает приятное чувство тревоги, порождающее в их головах темные страхи и жуткие образы, и тогда они тесней прижимаются к своим спутникам и чувствуют самое полное удовлетворение. Человек из соседней клетки, как мне сообщили, страдает так называемым ступором: он не разговаривает и даже не двигается, – и за несколько шиллингов стражники укладывают его руки и ноги так, что придают ему этим самые причудливые позы, в которых он пребывает сколь угодно долго, пока ему не сменят положение. Женщина из клетки напротив день и ночь самым жалобным образом непрерывно стонет и стучит головой о стенку. Приходящий врач рассказал мне, что она, в общем-то, не больна,у нее просто глубокая и постоянная меланхолия, от которой ее не может избавить ни один доктор. Человек, который сидит через две клетки от моей, страдает падучей болезнью, поэтому его постоянно привязывают к кровати, чтобы он случайно не поранился, случись с ним припадок. А еще в одной клетке сидит человек, который обгрыз свою собственную руку, причем так сильно, что между запястьем и локтем виднеется кость. Он столь безумен, что заставить его прекратить свое ужасное занятие невозможно.

А теперь что касается меня самого. Считается, что я тоже сумасшедший, поскольку я произносил гневные речи против короля, и не только против английского, но и против французского тоже. Так что меня посадили сюда за дело. Карл Стюарт меня боится, но еще больше он боится приговорить меня к смерти, поскольку знает, что я могу поведать народу в своем последнем предсмертном слове, когда меня подведут к виселице в Тибурне. Хотя мне много есть что сказать посетителям, они относятся к моим разоблачениям почти как к шуткам какого-нибудь гаера в театре. Даже когда меня освободят, если, конечно, это случится, на мне навсегда останется печать сумасшедшего, и все, что бы я ни сказал, будет встречено презрительным смехом. Меня будут считать безумным, даже если все, что я стану рассказывать (и Бог мне в этом свидетель), будет чистая правда.