Макс Галло - Тит. Божественный тиран

Неожиданно дорога расширилась и побежала вдоль берега моря — такого же серого, как песок. Мы вошли в дельту, и я узнал египетские поселения, нагромождения желтых кубиков, среди которых бегали собаки. Когорты остановились в лагере близ Александрии, а мы отправились дальше к Канопским воротам и медленно въехали в ту часть города, где большие белые дома стояли в окружении садов.

Я нашел дом Иоханана бен-Закая, скрытый массивными лавровыми деревьями и пальмами, раскачивавшихся на ветру. Нас тотчас же окружили десяток рабов, вооруженных дубинами и копьями. Я пошел вперед, женщины и дети, лежавшие в телеге, поднялись. Анан спрыгнул на землю и его тут же окружили рабы, угрожая оружием. Я закричал, и в эту минуту из дома вышел Иоханан бен-Закай. Я узнал его голос и пронзительный взгляд, но он так исхудал и сгорбился, что я решил, было, что обознался.

Бен-Закай пошел ко мне навстречу, раскрыв объятия. От всей его фигуры исходило такое отчаяние, что я сразу понял: его дочь Леда мертва. Он сжал мои руки.

— Она рассказала о тебе, — сказал он.

Я был так взволнован, что не мог отвечать, а только указал на женщин, детей и Анана.

— Прими их, — сказал я. — Это все, кто выжил.

Он опустил голову.

— Леда вернулась, — продолжал он, будто не слыша меня. — Я верил, что она спасется. Потом пришли сикарии, бежавшие в Иудею. Они захотели вовлечь нас в новое безумство. Они зарезали тех, кто не согласился. Они пощадили меня, только потому, что Леда вступилась за меня и примкнула к ним. Она погибла вместе с ними. Но Бог не дал ей умереть от руки римлян.

Он проводил меня в дом. В этих прохладных и темных комнатах я погрузился в воспоминания.

Мы сели во внутреннем дворике, на краю фонтана.

— Римляне подвергли пленников невообразимым мучениям, — продолжал Иоханан бен-Закай. — Пытали и жгли, требовали, чтобы они признали власть императора. Но ни один из пленников не сказал ни слова.

Он обхватил голову руками.

— Что это было — безумие, верность, сила характера? Но они молча пошли на смерть. Казалось, их тела не чувствовали боли, а некоторые из них даже улыбались, будто их переполняла радость. Серений, я благодарю Бога за то, что он избавил Леду от таких страданий.

Он закрыл лицо ладонями.

— Даже детей пытали, и ни один ребенок не назвал императора «господином». Сила их веры превозмогла слабость плоти.

Он выпрямился.

— Кто из нас предал свой народ, свою веру? Эти безумцы — мужчины, женщины и дети? Или мы, поклонившиеся Цезарю?

— В Масаде… — начал я.

Он остановил меня, покачав головой. Он все знал.

— Бог и наш Закон проклинают самоубийство, — сказал он. — Но смерть ради того, чтобы не попасть в руки врага, — это акт свободы. Душа возвращается в свой дом, она остается свободной, как Бог, и невидимой для человеческих глаз.

Я почувствовал в его голосе всю силу соблазна, который он испытывал. Должно быть, с тех пор как погибла Леда, не было ни минуты, чтобы Иоханан бен-Закай не помышлял о том, чтобы свести счеты с жизнью, освободиться от бренного тела и обрести покой.

— Стоит ли бояться смерти, — сказал он, — искать свободы в этой жизни и отказаться от жизни вечной — вот истинное безумие.

Я долго молчал. Мне нечего было ему ответить. Мне тоже был знаком этот соблазн.

— Эти женщины и дети, — наконец сказал я, — выжили в Масаде. Бог сохранил им жизнь и привел к тебе. Кто же позаботится о них, Иоханан бен-Закай?

Он принялся ходить вокруг фонтана, заложив руки за спину так, словно они были связаны, как у пленного. Но его голова была поднята к небу.

Я тоже посмотрел на небо и попытался хоть на мгновение забыть об этой земле, утонувшей в крови.

Я уехал из Александрии вместе с Ананом. По дороге, которая вела к порту Кесарии сначала через Иудейскую пустыню, а потом вдоль берега, мы видели множество городов и деревень, и повсюду творились ужасные дела. В Гелиополисе я видел солдат, которым наместник Египта Марк Рутилий Луп приказал сокрушить ворота синагоги и предать ее разграблению.

Я положил руку на плечо Анана, понимая и разделяя его горе.

Подошедший к нам центурион приставил меч к груди Анана, и мне пришлось рявкнуть, что этот человек со мной, и тот, кто оскорбит или ранит его, ответит перед трибунами императора.

Нас окружили солдаты. Рутилий Луп, принимавший меня в своем дворце в Александрии, узнал меня и велел солдатам отойти. Он удивился моему появлению, а, когда я объяснил, что приехал в Кесарию, чтобы отсюда отправиться в Италию, усмехнулся.