Валентин Рыбин - Огненная арена

— Ах вот как! — ухмыльнулся полицмейстер. — Не хочешь признаваться? Хочешь чистеньким отправиться на тот свет? Стража, ну-ка, все сюда! Ну-ка, проучите малость господина частного поверенного, чтобы не брыкался!

Полицейские грубо вытолкнули Нестерова из кабинета. В коридоре сбили с ног, принялись избивать, затем увели в камеру,

Ни днем, когда его схватили в казарме офицеры и грозили пристрелить на месте, ни вечером, когда полицмейстер упомянул «о том свете», Нестеров не думал о смерти. Почувствовал он ее ночью. Двое стражников, караулившие его, заговорили у двери тихонько, едва слышно:

— Что, вправду что ли этого главаря хотят вздернуть?

— Да вроде бы. Виселица уже готова. Сам видел, когда шел на дежурство…

Больше Нестеров ничего не услышал. Черное, грозное слово «смерть» вспыхнуло в его мозгу, парализуя все мысли, забило уши. Он словно перестал слышать извне. И слышал только изнутри! «Смерть! Смерть! Смерть!» Чувствуя, как стынет кровь в жилах и подступает к горлу тошнота, Нестеров поднялся на ноги и подошел к двери. Он напряг слух, чтобы услышать хотя бы одно слово стоявших там, в коридоре, но всюду было тихо. И Нестеров решил, что с ним была галлюцинация: не было у двери ни надзирателей, не было сказано ничего о виселице. Он снова сел в угол и опустил голову в колени. «Смерть…Виселица». Мучительно зло и навязчиво властвовали в его сознании эти два слова, и он думал с отчаянной тоской — как просто оказался в руках черносотенцев. Вбежал в казарму, и пока поднимал солдат, налетело офицерье. Самое глупое, что Жалковский, узнав его, ударил белой перчаткой по лицу. Потом только накинулись они, разъяренные, со всех сторон, сбили с ног и скрутили руки. Надо было хотя бы этого негодяя с серыми змеиными глазами пристрелить. Все не так обидно было бы умирать!.. Нестеров представил виселицу на Скобелевской площади, возле военного собора: деревянную глаголицу с веревочной петлей, себя, стоящим на помосте. Представил тысячи асхабадцев, сбежавшихся взглянуть, как будут вешать революционера, и увидел пробиваюшуюся в толпе Аризель. Он представил ее плачущую, молящую о пощаде, и вздрогнул всем телом: «Нет! Ариль, милая моя Ариль, ты не должна видеть, как они будут вешать меня. Я не выдержу твоих слез и рыданий… Ты должна уйти со мной в вечное небытие улыбающейся и нежной, какой я оставил тебя в день нашей помолвки… Судьба, судьба, смилуйся ты надо мной, не трави душу перед смертью!»

В коридоре чиркнули спичкой. Нестеров подошел к «волчку» и увидел надзирателей: одного, второго, третьего. «Усиленная охрана», — догадался Нестеров. И тут один сказал:

— Хоть бы священника привели. Причастился бы, А то у нас всегда — абы как.

— Там, на площади, и причастится, — отозвался второй и прошел дальше по коридору.

Третий вздохнул:

— Вот так, ни за понюх табаку. А им, солдатикам-то что? Загнали их казаки, разоружили и вся недолга. Ну, может, кого и арестуют. Только вряд ли. Говорят, Косаговский пообещал помиловать, если покаятся.

— Может и этого помилуют, если покается?

— Тогда на что виселица? Тут все предусмотрено.

«Да, смерть на твоем пороге, Иван!» — выговорил про себя Нестеров и стал ходить по камере,

До утра он не сомкнул глаз.

В девять утра начали доноситься голоса: сначала из кабинетов, потом из коридоров. И все чаще и чаще называлась фамилия — Нестеров. Вскоре к двери подошли несколько полицейских. Отомкнули замок, громыхнули задвижкой.

— Выходи, арестованный! — строго приказал Еремеев.

— На суд? — безразлично спросил Нестеров.

— Да, будут судить… в офицерском собрании. Суд военный.

— Вот оно что, — усмехнулся арестант. — А защита будет?

— Ишь ты чего захотел!

Его вывели на крыльцо четверо или пятеро полицейских. Нестеров успел увидеть черную крытую карету, в каких возят арестованных, улицу перед собой и улицу Левашова — слева. И вдруг оттуда, с Левашовской, из боковых ворот Русского базара хлынула огромная толпа. Толпа в несколько секунд приблизилась к полицейскому управлению и, прежде чем стража поняла, что происходит, Нестерова схватили под руки и уволокли в ревущей, несущейся людской массе. Полицейских, стоявших с ним рядом, тоже увлекли за собой. А черную карету перевернули вверх колесами. Люди с базарной площади видели, как все происходило. Позже рассказывали: «К девяти утра на базаре собралось столько народу, что все решили, что привезли картошку из Чувашии. А потом весь базарный люд бросился на полицию и чуть не снес самое здание».