Лев Рубинштейн - Чёрный ураган

Сара Брэдфорд дрожащим голосом читала ей, водя пальцем по газетным строчкам:

— «Город Питтсбург полностью во власти людей, одержимых дьявольским духом коммунизма».

Гарриет улыбалась. Она знала, что это ложь. Друзья Бэйтса не могли быть одержимы «дьявольским духом». Но в то время, как на Севере войска и полиция расстреливали рабочих-стачечников, на Юге возвращались к власти старые враги негров.

Старая миссис Джесси Баррингтон написала очень чувствительную и многословную книгу. Это был роман о том, как разорили южную плантацию и как единственная наследница осталась одна среди необразованных и вероломных чернокожих. Пером, полным гнева и скорби, описывала Джесси глубокие страдания и высокое мужество разорённой белой леди. В романе был выведен смешной, неуклюжий лесоруб из штата Иллинойс, по имени Авраам Линкольн. Писательница не забыла и о бабушкиной арфе, и о тонком запахе цветов в старом саду. Джесси призывала ждать, надеяться и хранить в душе святые воспоминания прошлого. Роман назывался «Разгромленные».

Гарриет минуло семьдесят лет. По этому случаю её друзья снова обратились к конгрессу с просьбой дать пенсию героине гражданской войны. Самое упоминание слов «героиня» и «гражданская воина» вызвало возмущённые возгласы. Не «героиня», а просто «участница войны между штатами»!

Но и «участнице» пенсии не дали. Тогда друзья Гарриет обратились в военное министерство. Наконец она получила двадцать долларов в месяц, но не как «участница», а как вдова рядового Нельсона Дэвиса, «который с честью служил в роте “Г” восьмого пехотного полка Соединённых Штатов».

На двадцать долларов с трудом можно было прожить десять дней.

Годы шли. Друзья умирали один за другим, новые поколения вступали в бой.

В 1910 году соседи повели Гарриет посмотреть на недавнее изобретение, называемое «синематограф» или «движущиеся картины». Это было после большого негритянского погрома в Спрингфильде, городе Линкольна, невдалеке от его могилы. На большой белой простыне показывали демонстрацию протеста: маленькие чёрные девочки в белых платьицах шли, взявшись за руки, а над ними колыхался плакат с надписью: «Папы и мамы, за что нас хотят убить?»

Когда Гарриет выбралась на улицу из тёмного сарая «синематографа», к ней подошли двое белых — дама с зонтиком и господин с фотоаппаратом.

— Эй, бабушка, — крикнул господин, — не знаешь ли, где здесь живёт Мойсей Табмен, герой гражданской войны? Мы хотим его сфотографировать.

— Мойсей Табмен? — с недоумением переспросила Гарриет. — Вы думаете, что это мужчина?

— Разве женщина может называться Мойсеем? — спросил фотограф.

— Мы слышали, что он пережил много увлекательных приключений, — добавила дама.

Гарриет расхохоталась.

— Мойсей умер, — сказала она. — Сердце у него от гнева окаменело, и он скончался.

Господин и дама переглянулись.

Вероятно, они оба подумали, что старушка выжила из ума.

— О каком гневе она болтает, — проговорила дама, — ведь негры, кажется, давно пользуются всеми правами? Чего им ещё нужно?

Гарриет не слышала этих слов. Семеня ногами и стуча палкой, она спешила домой.

Давным-давно она посадила перед своим окном яблоню.

За долгие годы дерево выросло и окрепло. Его пышная листва закрыла окно, и летом золотисто-зелёные тени суетились но дощатому полу и по кровати.

На этой кровати Гарриет провела весь февраль 1913 года.

У неё было воспаление лёгких.

В сильном жару она видела то рыжую миссис Сьюзен с хозяйственной плёткой, то дымящиеся скаты Форта Вагнер и лицо мёртвого Пинча. Потом мокрые чёрные ленты на штыках караула возле Белого дома. Потом искажённое ненавистью лицо проводника вагона и его завывающий голос: «Цветные нападают на белых!» И Гарриет снова заплакала. Это ведь не беда — плакать, когда никто не видит.

Джейн бы не заплакала. Джейн из другого теста.

Утром жар спал. Пот выступил на искалеченном лбу Гарриет, и у неё не было силы его смахнуть. Но ей стало легче.

Тени ветвей яблони двигались по одеялу. Весенний ветер шумел за окном, но Гарриет казалось, что шумит не ветер, а старые леса Мэриленда. Ей казалось, что на лесной делянке звонко тюкают топоры и Большой Бен одобрительно кричит: «О-хэй-о, покажи им, Хэт, как ты свалишь дядю Хикори!» И солнце пробивается сквозь листву золотой струёй, словно крынку мёда вылили на зелёное блюдо.