Лев Рубинштейн - Чёрный ураган

Никто не слышал этой заупокойной молитвы. В тот же день Гарриет покинула Вашингтон.

В вагоне нью-йоркского поезда к ней подошёл проводник и схватил её за плечо.

— Это ещё что?! — закричал он. — Здесь чёрным ехать не полагается! Обнаглели!..

Гарриет сбросила его руку с плеча и вытащила бумагу, подписанную Монтгомери: «Пропустите предъявительницу сего, Гарриет Табмен, находящуюся на действительной службе в армии Соединённых Штатов, в любом избранном ею направлении».

— Что за чушь! — воскликнул проводник. — Цветная баба служит в армии Соединённых Штатов! Где ты купила эту бумажку?

— Потише, любезный, — сказала Гарриет своим хрипловатым голосом. — Я два года воевала на передовой позиции.

— «Воевала»! Разве негры воевали?

Гарриет не ответила. Проводник пытался схватить её за воротник, но получил удар в живот и распластался на полу вагона.

— Цветные нападают на белых! — орал он во всю мочь. — Эй, ребята, помогите мне высадить эту нахальную чёрную морду! Расплодились, как тараканы! Лезут в вагоны для честных людей!

Появились три кондуктора из соседних вагонов. С большим трудом они вчетвером вынесли Гарриет, бросили её в багажный вагон и заперли дверь.

Гарриет упала на кучу мусора в углу. Поезд деловито стучал по рельсам. Ей никак не удавалось разогнуть пальцы рук, стиснутые в кулаки. Зубы словно свело судорогой. Только через час-полтора она начала приходить в себя и тут, впервые в жизни, с изумлением заметила, что по щекам у неё градом катятся слёзы. Так она доехала до Нью-Йорка.

Док Томпсон совершил неслыханный в истории графства Дорчестер поступок: через несколько месяцев после окончания гражданской войны он допустил к себе в кабинет и усадил в кресла двух представителей «Бюро по делам освобождённых».

Оба представителя были чёрные. Один из них был Дэви Кимбс. Все соседи прекрасно знали, что этот Кимбс был когда-то рабом в усадьбе Данкена Стюарта. Но это ещё куда ни шло… Второй представитель, вернее, представительница была известная преступница Гарриет Табмен, беглая рабыня Бродасов, голова которой к концу гражданской войны стоила сорок тысяч долларов! И вместо того чтобы сжечь её на костре…

Извините, я забыл, что рабства уже не было. Должен сказать, что доктор Томпсон вёл себя как великий и тонкий дипломат. Он беседовал с представителями Бюро о найме негров на работу за деньги, словно они были белые. Один раз он метнул на Гарриет быстрый яростный взгляд — это когда Гарриет сказала, что бывшие участники мятежа должны ответить перед судом, и в первую очередь должны ответить Данкен Стюарт и Хопкинс.

— Ты должна понять, Табмен, что эти люди заблуждались, — с трудом выдавил из себя док. — Надо же дать им возможность раскаяться. Ты сама уроженка нашего прекрасного Мэриленда. Неужели тебе приятно было бы отдать своих земляков под суд?

Гарриет расхохоталась:

— Один из этих земляков пробил мне лоб гирей, а второй охотился за мной с собаками!

— О, ты хочешь мстить! — торжественно сказал Томпсон. — Это не по-христиански! Все мы заблуждались…

— Нет, док, я не заблуждалась и не хочу мстить, — отвечала Гарриет, — но пусть будет справедливость. В начале войны эти люди уехали в соседнюю Виргинию и добровольно вступили в ряды армии мятежников.

Томпсон нахмурился:

— Наше правительство не захочет отдать под суд гражданина Мэриленда. Об этом мы спросим в Вашингтоне. Я уверен…

— Извините, док, — вмешался Дэви, — но Бюро и состоит при правительстве. Мы приехали сюда прямо из Вашингтона.

О, как трудно было Томпсону выслушивать такие наглые замечания! А тут ещё беглая Табмен объявила, что цветные батраки должны получать столько же, сколько белые рабочие, потому что «все люди созданы равными». Доктору сильно хотелось ударить её плёткой, но он спохватился, что за это, чего доброго, ещё отдадут под суд — ведь черномазая больше ему не принадлежит… Подумайте, доктору пришлось спорить с двумя неграми! Ну, Дэви Кимбс — тот вёл себя вежливо, а эта похитительница рабов сидела выпрямившись, словно принцесса. Уж вы бы, конечно, вытолкали эту нахалку за дверь!

Но Томпсон проявил величайшее терпение и доброту.

Доброта Томпсона в значительной мере объяснялась тем, что во время его разговора с Кимбсом на дворе гудела толпа негров.

— Десять акров земли и мула! — кричали оттуда.

— Детей в школу! Детей!..

— К чёрту Хопкинса! Еду! Одежду!

— Слушайте, чёрные и белые! — раздался вдруг пронзительный голос со стороны каштановой аллеи.