Явдат Ильясов: Стрела и солнце

— Золото! — вздохнул боспорянин. Он вынул монету, подбросил к потолку, поймал с неожиданной ловкостью и удовлетворенно засмеялся.

Статер — новый, отчеканенный месяц назад — уютно лежал на грубой ладони, и от желтого металла, радуя сердце повеселевшего синопца, исходило мягкое сияние.

Старик полюбовался рельефным изображением на монете, медленно прочитал вслух надпись: «Асандр, царь Боспора, друг римлян», вложил статер обратно и с явным сожалением протянул кошелек врачу:

— Владей, грабитель. Через декаду унесешь столько же. Лечи меня. Лечи! Я хочу жить.

Спустя час он сидел, накинув плащ, во внешней галерее дворца, не спеша пил из кувшина теплое молоко и смотрел вдаль, то и дело отирая хлебной мякотью слюнявые губы.

Перед ним раскинулся хорошо видный отсюда, сверху, Пантикапей, весь увитый клубами едкого дыма и промозглого тумана, — Пантикапей, такой унылый, безрадостный в этот пасмурный день. Солнце, выглянув на час, опять спряталось в сырой непроглядной мгле. Посыпались брызги холодного дождя.

Взгляд старика медлительно скользил вниз по крышам. Они, подобно ступеням гигантской лестницы, ярус за ярусом спускались по склонам горы Митридата к морю. Дырявые перекрытия безлюдных капищ. Обнаженные стропила развалившихся общественных зданий. Далее — жалкое скопище приземистых, убогих, покосившихся лачуг, мастерских и лавок, похожих на кучи навоза, мусорную свалку. А у самой гавани — длинные строения хранилищ, редкие лодки, полуразрушенный мол, о который бьются, гонимые ветром, грязно-серые, почти черные волны.

И всюду над бухтой — стаи сварливых, вечно голодных чаек, с противным криком мечущихся над пеной.

Тоска. Запустение.

Старик задумался.

Эллада. Горы. Горы без конца. Нагромождение острых скал, зубчатых утесов, отвесных круч. Лишь в узких долинах, где трудно повернуться с плугом, находит человек добрую полоску, способную взрастить ячмень.

Всю силу мозолистых рук затрачивал эллин, чтоб вскопать каменистую почву. Едва всходил посев, из страны песков, лежащей за синей далью Средиземного моря, набегала волна раскаленного воздуха. День и ночь жалобно шумела по склонам холмов выгорающая трава. Зной выжигал незрелые колосья, и пахарям ничего другого не оставалось делать, как весь год молиться богине земледелия Деметре и грызть иссохший на ветру овечий сыр.

Нет хлеба в селениях — нет хлеба в городах.

Пока людей в общинах было немного, они еще могли добывать пищу и кое-как уживались между собой.

Но потом, когда народ расплодился и в тяжкой борьбе за место под солнцем разделился на богатых и бедных, грекам стало тесно на их жарком полуострове.

Росла ненависть у бедных.

Накапливалась злоба у богатых.

Споры. Раздоры. Усобица. По улицам и площадям, взметая пыль, бегали толпы вооруженных мужчин. Богатые преследовали бедных. Бедные избивали богатых.

Побежденные искали спасения в иных краях. Тысячи семейств покидали дома и устремлялись к морю. Под заунывный плач ребятишек и грустные переливы флейт изгнанники погружали скарб в трюмы легких кораблей и отплывали от родных берегов, чтоб никогда к ним больше не вернуться. Скрипели уключины, хлопали паруса. Бородатые, загорелые до черноты кормчие наваливались на рулевые весла. Над водой далеко разносилась песня надежды.

На доброе счастье!

В бухтах, удобных для стоянки галер, переселенцы высаживались, ломали известняк, обносили прочной стеной лагерь, разбитый на ближайшем холме, затем, горячо помолившись Зевсу, принимались пахать деревянным плугом непривычную на цвет, удивительно жирную землю.

С утесистых вершин с опаской следили за чужаками одетые в шкуры зверей молчаливые туземцы. Эллины приближались к ним, вскинув над головой оливковую ветвь, знак мира, и меняли свои изделия на зерно, скот, кожу и шерсть. Когда удавалось, захватывали силой не только товар, но и самих владельцев товара.

Так появились у Черного моря греческие города.

Так возник Пантикапей.

Слово «Пантикапей» означает на местном языке "Путь рыбы"; действительно, рядом, в проливе (по-гречески — «Боспор», отсюда и название государства), сельди больше, чем лягушек в болоте. Согласно преданию, землей одарил изголодавшихся пришельцев скифский вождь Агаэт.

Скифы приветливо встретили гостей.

Кочевник, человек бесхитростный, издревле жил просто, без затей — ел вдоволь мясо (когда оно было), пил кобылье молоко (когда оно было), спал в шатре (когда он был) и весь свой век носил одни и те же кожаные шаровары.