Артур Дойль: Возвращение на родину

— Есть только один способ ответить на ваш вопрос, — ответил твердо настоятель. — Спросить саму императрицу, правда или нет то, что я сказал, и сообщить ей радостную весть, что ее сын жив и здоров.

Искренность, с какой были произнесены эти слова, свидетельство папируса и красивые, как у императрицы, черты лица мальчика уничтожили последние сомнения в голове евнуха. Факт был непреложный, но какую выгоду он может извлечь из него — вот вопрос. Он стоял, зажав рукой свой жирный подбородок, на котором не росло ни единого волоска, и обдумывал сообщение так и эдак в своей коварной голове.

— Старик, — проговорил он наконец, — сколько еще человек знают об этом?

— Никто на всем белом свете, — был ответ. — Только дьякон Бэрдас в монастыре да я. И больше никого.

— Ты уверен в этом?

— Абсолютно.

Евнух решился действовать. Если он будет единственным человеком при дворе, который знает о тайне, то сможет легко подчинить себе властную императрицу, тогда, о-о… Император Юстиниан наверняка об этом ничего не знает. Вот был бы для него удар. Да такое может вызвать его охлаждение к Феодоре. Она, конечно, примет меры, чтобы тот так ничего и не узнал. В общем, если он, Базилий-евнух, будет ее доверенным лицом по данному делу, то это сблизит его с ней. Все эти мысли молнией проносились в его коварной и алчной душе, пока он стоял с папирусом в руках, глядя на отца-настоятеля и мальчика.

— Подождите меня здесь, — сказал он, — я сейчас вернусь.

Прошло несколько минут. Вдруг занавеси в противоположном конце комнаты раздвинулись, и евнух, пятясь задом, согнув свое толстопузое тело в глубоком поклоне, появился вновь. Следом за ним вошла какая-то энергичная женщина, одетая в роскошное, шитое золотом платье, поверх которого была накинута пурпурного цвета мантия. Пурпурный цвет сам по себе явствовал, что это не кто иная, как императрица, однако гордая осанка, неукротимая властность больших темных глаз и идеальные черты надменного лица — все говорило о том, что это Феодора, которая, несмотря на свое низкое происхождение, была так величественна и красива, как ни одна женщина в мире. Исчезли всякие замашки лицедейки, которым дочь Акакия, скомороха, научилась в цирке, как исчез легкий шарм распутницы, а то, что осталось, было достойно подруги великого государя императора: сдержанное царственное величие человека, который каждым вершком был властелином.

Не обращая внимания на двух мужчин, Феодора подошла к мальчику и впилась долгим вопросительным взглядом (в котором вначале виднелась сплошная подозрительность, но потом перешла в признание) в большие лучистые глаза, которые были копией ее собственных. Впечатлительный мальчик вначале неприятно вздрогнул под холодным, недоверчивым взглядом женщины, но когда ее взор потеплел и размягчился, его нежная и чуткая душа тотчас откликнулась, и он с криком: «Мама!.. Мама!..» — бросился в ее объятия, руки его обвились вокруг ее шеи, а лицо зарылось на ее груди. Поддавшись внезапному естественному и страстному порыву, руки императрицы сомкнулись вокруг хрупкого тела мальчика, и Феодора прижала его на мгновение к своему сердцу. Затем сила духа властительницы половины мира вернулась к женщине, она оттолкнула сына от себя и знаком приказала всем оставить ее одну. Стоящие поблизости рабы безмолвно подхватили двух путников под руки и вывели из палаты. Евнух Базилий задержался, глядя на свою госпожу, которая упала на диван обессиленная, губы ее побелели, грудь тяжело вздымалась и опускалась от сильного волнения. Она подняла взор и встретила коварный пытливый взгляд управителя и женским чутьем прочла угрозу, затаившуюся в глазах царедворца,

— Я в твоей власти, — проговорила она едва слышно. — Император не должен знать об этом.

— Я ваш раб, — ответил вельможа, улыбаясь как-то двусмысленно. — Я орудие в ваших руках. Если такова ваша воля, чтобы император ничего не знал, то кто посмеет сказать ему?

— А этот монах?.. Сам мальчик?.. Что с ними делать?

— Да только одно, ради вашего спокойствия… — отвечал евнух. Женщина с ужасом посмотрела на него. Пухлые руки евнуха показывали на пол. Там внизу, под этим красивым и пышным дворцом находились страшные подземные казематы, где мрак навсегда скрывал свет, где было царство мрачных переходов и темных закоулков, безмолвных чернокожих стражей и внезапных резких криков и стонов во тьме. Вот на что указывал лукавый царедворец.

Страшная борьба разрывала ее грудь. Красивый и нежный, как мечта, мальчик был ее сыном, плоть от плоти ее, кость от кости ее. Она знала об этом вне всяких сомнений и раздумий. Это был ее единственный сын, и она всем сердцем рвалась к нему. Но Юстиниан! Она знала странные причуды императора. Ее прошлое было позабыто. Он стер его полностью специальным императорским указом, так что она стала как бы заново рожденной одной его волей и соединена с ним персонально. У них не было детей, так что один вид ребенка, который не был его собственным, мог задеть его за живое. Он мог стереть из своей памяти ее постыдное прошлое, но если оно примет конкретные формы вот этого красивого ребенка, он уже не сумеет отмахнуться от этого прошлого, словно его никогда не было. Все ее женское чутье и близкое знакомство с монархом говорили, что никакое ее обаяние и влияние не смогут спасти ее от гибели. Юстиниан мог так же легко развестись с ней, как когда-то возвысил ее до себя.