Явдат Ильясов - Золотой истукан

Потом и снег упал, но какой? Мокрый, слабый, чуть прикрыл непролазную грязь и — тут же растаял, исчез. Только слякоти прибавилось. Уже после наступили и морозы, и снегопады обильные, и северный ветер понес по стылой земле сухо шуршащую снежную пыль…

Всю зиму Руслан находился в бывшем замке Манучехра, она выдалась трудной, тревожной.

С едою и дровами, правда, дело обстояло неплохо: в кладовых и сараях, клетях и амбарах покойного «дехкана» всего было вдоволь. Всему войску хватит на три года. Жутко подумать, сколько всяческой снеди собирал и копил чертов князь для себя одного, для верных слуг своих и двух-трех любимых жен! Издох, собачий сын, и поделом ему…

Трудность в ином.

Чуть ли не каждый день к замку подступало войско хорезмшаха, состоявшее из разрозненных княжеских дружин. С крепостью, конечно, оно не могло ничего поделать, — здесь собралось чуть ли не все крестьянство правобережного Хорезма. Попробуй сломить этих скорых на подъем, злых и отважных людей. Недаром писали персы: «Если девы Хорезма прекрасны, как пери, то мужчины свирепы, как дэвы, то есть, недобрые духи пустынь».

Да и между княжескими дружинами не наблюдалось согласия: подчас, прекратив осаду замка, они принимались колотить друг друга. Тогда-то воины Хурзада, всегда спокойного, невозмутимого, делали быструю вылазку — и били, и гнали всех прочь. Разгром довершали крестьяне, затаившиеся в окрестных усадьбах. Над башней продолжало развеваться красное знамя хурремитов.

Точно вражьи отряды, набегали опасные слухи.

Говорили: еврейская община тоже взбунтовалась и прочит на царский престол вельможу Булана, перешедшего в иудейскую веру. И будто у этого Булана — много хорошо вооруженных людей.

Говорили: тюркский вождь Инэль-Каган подступил со всей своей ордой к рубежам Хорезма, и неизвестно кого он поддержит. Хурзад отправил к нему послов с дарами.

Говорили: в Ургенче заметили лазутчиков с низовьев Волги, — пришли, наверное, разведать, нельзя ли, пользуясь смутой, навязать Хорезму хазарскую власть. Хурзад велел отыскать их, поймать, — и отправил с ними кагану письмо с просьбой прислать хоть небольшой конный отряд знаменитых степных стрелков из лука. Он послал гонцов за помощью и на Южный Урал, к угорским храбрым племенам.

Говорили… много еще чего говорили! Только о «покорных богу» не поступало никаких вестей. О них забыли. И никто, кроме Хурзада и Сахра, не предполагал, что именно Кутейба ибн Муслим внесет страшную поправку во внутренние дела Хорезма. Какая страна за свою долгую жизнь не страдала от «белых гуннов»?

— Жаль, историк Зуфар погиб. Он дал бы тебе много хороших советов. Я всего-навсего лекарь. Что я понимаю в государственных делах? И все же скажу: не забывай о шахе Каваде, Маздаке и эфталитах, — постоянно твердил Хурзаду лекарь.

Не потому ли угрюмый и зоркий Хурзад, навсегда оторвавшийся от своей ленивой вздорной касты, спешил заручиться поддержкой далеких и близких соседей?

И не напрасно.

К исходу зимы повстанцам довелось услыхать «о покорных богу».

Случилось это так.

…Зима здесь, не в пример лету и осени, оказалась на диво короткой. Да и не было ее, настоящей. Такая зима на Руси зовется поздней осенью. Не успел оглянуться Руслан — солнце пригрело, дороги подсохли, на обочинах зазеленела веселая юная травка.

— Потеплело, — молвил Хурзад. — Проветримся, а? Прогуляемся в сторону столицы.

Войско двинулось на север, громя по дороге усадьбы и замки богатых «дехкан».

Где — то на середине пути в Кят разъезды донесли: навстречу идет небольшой вражеский отряд.

— Твои русы, — сказал Руслану озабоченный Хурзад. — Немного их — триста-четыреста пик, но я их знаю! Самые стойкие люди в бою — хунну, готы и русы. Нас много, мы твоих русов, конечно, можем в пыль стереть, да жаль. Ни за что пропадут. На кой бес им Аскаджавар? — Он почесал короткую курчавую бороду, поглядел в светлые глаза Руслана упорным долгим взглядом своих чудовищно умных глаз, иссиня-черных, как ночное осеннее южное небо. Этот вдумчивый взгляд — придирчивый, но доброжелательный — не раз ловил на себе русич. Он понимал: любит его Хурзад. Но за что? Этого он не понимал. — Может, ты поговоришь с земляками?

— Поговорю. Сам хотел тебе про это сказать. Руслан выехал один вперед, под копытами глухо

стучала уже сухая глина.

— Карась! Э-эй, Кара-а-сь!

— А, Еруслан!

Карась отделился от русской дружины, поскакал навстречу. Не слезая с коней, горячо обнялись.