Мортеза Каземи: Страшный Тегеран

Хотя мрачная внешность Баба-Гасана никак не обличала в нем добросердечного человека, он был крайне растроган рассказом Джавада. Он схватил Джавада за руку и сказал:

— А ты, сынок, крепись, не горюй.

И, вытащив из кармана две серебряные монеты, вложил Джаваду в руку.

— На-ка, вот, возьми, пока что. Все-таки купишь хлеба. А там, бог даст, и работа подходящая подвернется...

Джавад взглянул на него и слезы застлали его большие глаза.

— Ах, Баба-джан! Не знаю, что и сказать о твоем великодушии. Мне, право, стыдно...

— Нечего, сынок, теперь разговаривать, — говорил старик, стараясь скрыть под улыбкой волнение. — Вот когда работу тебе найду, тогда... И старик направился в угол, где на каменном помосте стояли самовар, стаканы, чай и сахар, и стал давать приказчику какие-то приказания.

Джавад остался один. И хотя теперь у него было немного денег, он по-прежнему был погружен в свои думы. Чтобы уважаемые читатели были знакомы со всеми обстоятельствами описываемого происшествия, я вынужден рассказать здесь вкратце историю Джавада.

Лет пять назад, в одном из кварталов Тегерана, называемом Сенгеледж, жила семья, состоявшая из трех мужчин, двух женщин и двух детей. Из мужчин один был крепкий, прекрасно сложенный сорокапятилетний человек, другой — лет под тридцать, а третий — двадцатилетний юноша. Из женщин одной было сорок лет, другой двадцать три, а из детей один был грудной, другому шел четвертый год.

Жила эта семья не нуждаясь, пожалуй, даже хорошо жила.

Глава семьи — звали его Остад-Али — был одним из известнейших ремесленников Тегерана, — башмачник. Юноша был Джавад, а тридцатилетний мужчина — Реза — муж сестры Джавада и зять Остада-Али. Дети были сестрины.

Существуя на дневной заработок Резы и на выручку мастерской Остада-Али, семья пользовалась достатком и была счастлива. Джавад приучался к отцовскому ремеслу; он еще не был башмачником.

В то время в Тегеране свирепствовал тиф, набрасываясь то на одного, то на другого несчастного и унося его в пучину гибели. Тиф поразил и Остада-Али. Попытка лечения не дала результата и, пролежав пять дней, Остад-Али распростился с жизнью, оставив семью в величайшем горе. А через три дня после смерти мастера заболел и Реза. Тревога и ужас охватили женщин и Джавада. Однако через неделю умер и Реза.

Трудно описать, в каком положении очутилась семья. Заработка Джавада не хватало на пропитание. Начали продавать вещи. Понемногу подошли бедность и нищета. Через два года они так задолжали, что пришлось расстаться с домиком в Сенгеледже; дом продали и перебрались на жительство в этот грязный квартал, где поселились в жалком домишке, в двух комнатах. В поисках лучшего заработка Джавад бросил свое ремесло, поступил в строители и, зарабатывая по пять кран в день, кое-как мог прокормить семью. Так прошло три года до того дня, когда Джавад из-за какого-то пустяка поссорился с мастером, и тот осыпал его бранью и оскорблениями. Бедняга Джавад не стерпел обиды и ушел, дав себе слово никогда больше не браться за подобную работу.

Читателю известна теперь причина задумчивости Джавада.

Но задумчивость не покидала его, хотя у него и были теперь деньги, чтобы купить хлеба. Им овладело какое-то оцепенение. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Подняв голову, он увидел мальчугана лет четырнадцати, в котором узнал ученика из мелочной лавки с соседнего базарчика.

— Тебя там, на базаре, какой-то человек спрашивает.

Джавад поднялся и вместе с мальчиком вышел из кофейни.

Он увидел перед собой незнакомого молодого человека.

Это был молодой человек с бледным лицом, с вьющимися кудрями, черноглазый, с тонким и прямым носом.

На нем было потертое черное сэрдари и черная войлочная шапочка, известная под названием «военной». Присмотревшись к этому молодому человеку, каждый сказал бы, что он не из жителей этого квартала. Его белые руки и манера держаться говорили о том, что он был из благородных и что сюда он пришел с какой-нибудь особенной целью. Едва глаза Джавада встретились с глазами молодого человека, Джавад спросил:

— Вам угодно что-нибудь приказать, ага [2] Ага — господин, сударь. ?

Молодой человек тихо ответил «да». И в то же время сделал Джаваду знак молчать.

— Вы, значит, не хотите здесь разговаривать? — спросил Джавад. — Тогда можно пойти ко мне домой, — это отсюда в двухстах шагах.

Неизвестный ответил: