Мария Фагиаш - Танец убийц

Он поцеловал ее.

— Не говори глупости.

— Я знаю, ты в Бога не веришь. Но давай помолимся вместе.

— О чем?

— Чтобы Он простил нам наши грехи.

Она почувствовала, как Александр напрягся.

— Какие еще грехи? — холодно спросил он.

— Мы грешили, Саша. Подумай о тех людях, которых мы арестовали, их пытали, казнили. Только за то, что они были против нас.

— Я король, высшая власть в стране. Во что превратится мир, если люди не будут считаться с высшей властью? Наступит анархия. Если я распорядился кого-то задержать, то лишь затем, чтобы защитить свободу других. Чтобы защитить людей от беззакония и…

— Ах, Саша, — перебила она его, — ведь ты собственного отца хотел убить. Не говори, что Бог нам это простит.

Он высвободился из ее объятий. Хотя в темноте Драга не могла видеть его лица, она знала: на этом лице сейчас хорошо известное ей выражение надменной отчужденности.

— Папа сделал меня королем. Потом он фактически лишил меня власти и сам управлял и страной и мной. Народ был сбит с топку. Сербия совсем недавно избавилась от кабалы. Люди не научились еще быть преданными свободно избранному государю. Здесь же они оказались перед выбором между двумя королями — для такой задачи они еще не созрели. Папа не должен был подвергать их такому испытанию. Я хотел только исправить его ошибку.

Властный, полный самолюбования и не допускающий ни малейшего сомнения в правоте своих непоправимо безнадежных заблуждений тон, которым он говорил с Драгой, действовал ей на нервы. У нее было большое желание закричать ему, что он здесь не на заседании вновь избранной скупщины, что речь идет скорее о перерыве в зале суда перед тем, как трибунал огласит приговор.

Александр услышал это первым. По-прежнему прижавшись к нему, Драга заметила, как изменилось его дыхание. И тогда она тоже услышала дикие крики и топот ног, сначала на лестнице, а потом и в королевских покоях. Драга прильнула лицом к груди Александра, и ее утешило, что его сердце забилось так же часто, как и ее.

— Сейчас они будут здесь, — прошептала она.

Александр крепче обнял ее, но ничего не сказал.

Апис открыл глаза. С тех пор как Мишич со своими людьми отправился в Новый Конак, он находился в забытьи между сном и бессознательным состоянием. Теперь его взгляд стал осмысленным, и он оглянулся вокруг.

— Их нашли? — спросил он Михаила, который сидел у него в ногах.

— Насколько мне известно, нет.

— Который сейчас час?

Михаил вытащил часы и посмотрел, поднеся к стоявшей на столе свече.

— Без десяти четыре.

Он все это время оставался возле Аписа и ждал врача.

Апис, теперь в полном сознании, застонал:

— О боже, они наверняка все провалили. Где Машин?

— Наверное, в Новом Конаке, чтобы и там все разгромить.

Апис попытался сесть, но резкая боль в груди не позволила ему этого. Его взгляд упал на капитана Мильковича.

— Йован! Зачем, черт возьми, этим проклятым идиотам нужно было убивать именно его. — Он подождал, пока утихнет боль. — Подумай, как тебе отсюда выбраться, пока не будет слишком поздно. Если Александр добрался до Баньицких казарм, Восьмой пехотный уже наверняка марширует сюда. Я двигаться не могу, а ты можешь. Нечего тебе тут сидеть и ждать, пока попадешь к ним в руки.

Все говорило за то, что Александру и Драге удалось бежать, поэтому свое пребывание в Конаке Михаил мог в принципе оправдать только свинцовой усталостью, сковавшей его, словно смирительная рубашка. Бессмысленный погром, свидетелем которого он был, оставил в нем чувство отрезвления, которое больше не покидало его. Как он, в самой деле, мог подумать, что переворот пройдет бескровно? Или долгое пребывание за границей стерло в его памяти ту бездумную жестокость, присущую сербскому офицерству? Даже если он приехал в Белград абсолютно невиновным, почему утренняя встреча в офицерском клубе не открыла ему глаза? Не прятал ли он, Михаил Василович, за этими священными словами вроде Librerté, Égalité, Fraternité всего лишь свою ненависть к Александру? Не был ли он в действительности еще одним полковником Машиным, вовлекшим страну в сомнительную революцию, только чтобы насладиться личной местью?

Через открытые входные двери со двора стали доноситься дикий шум и крики.

— Наверное, солдаты Восьмого полка, — сказал Апис с вымученной улыбкой.

Михаил устало поднялся.

— Посмотрю, что там.

— Оставь мне сигарету. Если начнется бой между нашими и людьми Александра, возможно, это будет моя последняя. Живым они меня не возьмут.