Мария Фагиаш - Танец убийц

Она хотела снова пойти к дочери, но люди Радаковича перед домом грубо остановили ее. Возмущенная, она влетела в салон.

— Мито, — сказала она своему мужу. — Я хотела снова пойти к Елене, но дом окружен солдатами, и они не хотят меня пропускать.

— Никому не разрешается покидать дом, мадам, — сказал Радакович.

— Но я должна, господин капитан. Моя дочь рожает. Возле Конака прогремел взрыв, и там стреляли. Она наверняка страшно напугана. Вы не знаете, что там происходит во дворце?

Немного подумав, он ответил:

— Нет, мадам, я не знаю.

— Пожалуйста, скажите Вашим людям, чтобы они меня пропустили. У Вас есть дети? — Капитан кивнул. — Тогда Вы, конечно, меня поймете. Вы могли бы отправить со мной одного солдата, чтобы он убедился — я пойду прямиком к дочери.

— Послушайте, Радакович, — раздраженно вмешался генерал, — моя жена не собирается митинговать против короля, ей нужно попасть к дочери.

Радакович озабоченно вздохнул.

— Хорошо, господин генерал.

Он подошел к окну и позвал своего сержанта.

— Проводите мадам Цинцар-Маркович к дому капитана Мильковича. Смотрите, чтобы по пути ничего не произошло, и оставайтесь там. Ни с мадам Цинцар-Маркович, ни с женой капитана Мильковича ничего не должно случиться. Вы отвечаете за это, понятно?

— А что с ними может случиться? — нахмурившись, спросил генерал. — Что может иметь король против двух безобидных женщин?

— Мне ужасно не хочется оставлять тебя одного, Мито, — сказала его жена. — Что с тобой будет?

— Успокойся, ничего особенно плохого не случится. — Генерал ласково погладил ее по щеке. — Маленький Саша хочет, наверное, показать, кто в доме хозяин. Иди же, ты нужна Елене. А здесь ты ничем не поможешь.

Она обняла его и протянула, прощаясь, руку Радаковичу. Женщина была уже у двери, когда генерал закричал ей вслед:

— Знаешь, я чуть не забыл! Если меня упрячут в крепость, скажи, чтобы еду мне приносили из «Колараца». Пашич считает, это надежней, чем из «Сербской короны». У них всегда все горячее.

Когда она вышла из дома, генерал снова наполнил стакан капитана.

— Боюсь, нам пора отправляться, — нерешительно пробормотал Радакович.

— Нет-нет, если мы уйдем, я буду Вашим пленником, а до этого Вы мой гость, и только невежливый гость отказывается от третьего стакана. Вы же знаете, этого требуют традиции.

— Сегодня был кошмарный день, не так ли, господин генерал? — спросил Радакович, играя стаканом. — И без водки от этой жары ходишь как очумелый.

— А как насчет чашки кофе? Нам обоим это бы не помешало. Мне-то уж точно. Один Бог знает, сколько люди Маршитьянина будут мучить меня идиотскими вопросами и не дадут спать.

Он встал и пошел через комнату к двери, ведущей в кухню. Широко раскрытыми глазами капитан смотрел на спину статной фигуры, которая перед его затуманенным алкоголем сознанием стала ассоциироваться с мишенями на полковом стрельбище. Как в трансе он вытащил револьвер и, сидя, выстрелил в широкую, в военной форме спину. Генерал остановился, но не упал. Радакович медленно поднялся и выпустил все пули из барабана в безмолвную, но продолжавшую стоять фигуру. Генерал дернулся в каком-то гротескном пируэте и осел на пол.

Прошло много лет с тех пор, как Радакович убил человека, и от сознания необратимости происшедшего он на несколько секунд застыл на месте. Затаив дыхание, разглядывал он убитого, который еще несколько мгновений назад был одним из могущественных людей Сербии, и мысль о том, что одним движением пальца он, Радакович, смог это совершить, придала ему удивительной гордости. Раньше он не знал, кто были его жертвы, даже о той женщине, которую изнасиловал, а затем перерезал ей горло, ничего не знал. Ее предсмертный хрип трогал Радаковича так же мало, как и агония болгарской лошади, что на обратном пути после налета на вражескую деревню сломала ногу. Лошадь он добил одним прицельным выстрелом, на женщину не потратил и пули. В молодости он убивал так же равнодушно, как крестьянин машет косой. И только сейчас впервые убил человека, которого не только знал, но даже ценил. То, что он, вопреки сильным угрызениям совести, сделал это, наполнило его удовлетворением. Он и его револьвер олицетворяли власть, Радакович чувствовал себя полубогом.

Размышления его были прерваны вбежавшими в комнату двумя молодыми женщинами, незамужними дочерьми генерала. Одна из них упала на тело отца и залилась душераздирающими рыданиями, в то время как другая стояла, уткнувшись лицом в стену. Из ее горла доносились странные клокочущие звуки, словно звуки льющейся из трубы воды. Когда эти вопли отчаяния стали действовать Радаковичу на нервы, он поднял револьвер и нажал на спуск. Раздался лишь слабый щелчок. С удивлением он смотрел на револьвер, пока не сообразил, что барабан пуст. Выругавшись с досады, он покинул комнату. Рыдания девушек звучали у него в ушах еще и тогда, когда дверь за ним захлопнулась.