Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов

Причина этой любви кроется не столько в патриотизме, сколько в общительном нраве москвичей, готовых придраться к каждому случаю, чтобы поесть и выпить.

Весть эта проникла и в народную массу, среди которой отставные солдаты, иные даже бывшие под командой Александра Васильевича/распространяли о нем чуть не легенды, воспламенявшие народное воображение и делавшие Суворова новым богатырем земли Русской.

А Василий Иванович, которому князь Иван Андреевич Прозоровский через довольно, впрочем, продолжительное время, как то требовало, по его мнению, его княжеское достоинство, сообщил о вероятном согласии своей дочери на брак с его сыном, ходил положительно «гоголем».

Москва, в ожидании сына, окружала почетом его отца. Старик Суворов даже несколько раз — нельзя скрыть этого — подумал, не поспешил ли он со сватовством сына за княжну Варвару Ивановну?

Он, как и все близкие, с выдающимся деятелем люди, меньше всех ценил именно их деятельность — он любил в Александре почтительного сына, хорошего служаку, не игрока, не мота и не пьяницу, но понятия о «герое» и «гении» не укладывались в его голове с понятием о «Саше».

Когда же он увидал, как смотрит на него все московское общество, всегда имевшее, впрочем, склонность к некоторым преувеличениям, какие дифирамбы оно курит отцу по адресу «непобедимого», ставя его чуть ли не наряду с первыми государственными деятелям того времени, голова старика отца пошла кругом.

Он уже не сомневался, что предложение самой княжной Варварой Ивановной будет принято непременно, и его мучила мысль, не прогадал ли он в этом случае. Его сын, как оказывается, имеет в России такую известность, что может положительно считаться удочкой для невест, особенно в Москве, княжна же Прозоровская имела в глазах расчетливого Василия Ивановича один существенный недостаток — она была бесприданница. Конечно, приданое в смысле платья и вещей было соответственное ее титулу, но деньгами за ней давали лишь тысяч пять-шесть рублей. Но зато имелся и противовес скромным средствам невесты: она принадлежала по своему рождению к первостатейной московской знати.

Одно другого стоило, особенно для Василия Ивановича, который был хотя из старой и почтенной, но не знатной фамилии, сам собою вышел в люди и потому не прочь был от именитого родства. Сверх того, невеста, кроме связей, имела преимущество выдающейся чисто русской красоты и молодости. Ей шел двадцать первый год, но она выглядела моложе. На всем этом легко было примириться и успокоиться.

Василий Иванович, после нескольких разновременных минутных колебаний, так и сделал. Он, кроме того, отписал уже сыну о полученном вероятном согласии невесты, и, таким образом, сын должен был приехать в Москву уже в качестве жениха. Отступать было невозможно, да, по зрелому размышлению, не было и надобности. В послушании сына старик был более чем уверен.

Василий Иванович был отец строгий, что, конечно, не имело прямого значения в то время, когда он решился женить сына, но память об отцовской строгости остается в детях и в зрелом возрасте, иногда оказывая на них некоторое влияние.

В данном случае и другие обстоятельства сложились так, чтобы не разочаровать старика отца в безусловном повиновении ему взрослого и заслуженного сына.

Александр Васильевич был действительно почтительным сыном и любил своего отца искренне. Позже, когда ему приходила на ум мысль об оставлении службы, он говорил, что удалится поближе к «мощам» своего отца. Он должен был признать отцовские доводы относительно женитьбы уважительными; его человеческая натура подсказывала ему то же самое.

Хотя предначертанный путь жизненной деятельности расстилался перед ним еще очень длинным, очень далеким до цели, но Суворов не мог в то же время не чувствовать сухости пройденной жизни, некоторого нравственного утомления от чрезмерного однообразия влечений и дел. Увлечение Глашей, почти мимолетное, — этот роман далекой юности, хотя и не изгладился из памяти Александра Васильевича, но лишь в том смысле, что он стал смотреть на отношения к женщине с необычною осторожностью, почти исключающею повторения даже подобного романа.

Теперь же он был старый холостяк, человек, как он сам сознавал это, способный обманываться в известном направлении скорее и легче, чем юноша, тем более что после клятвы, данной им над гробом Глаши, вел жизнь строго нравственную, женщин не знал, в тайны женского сердца никогда не вникал и нисколько этим не интересовался, а потому беспрекословно предоставил отцу выбор своей будущей подруги жизни. Он полагал, что этот выбор будет менее опрометчив. К несчастью, это далеко не оправдалось.