Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Мессия

– Почему знаменитый пройдоха не выбрал одну из двух военных галер, которые должны сопровождать «Марсиану», чтобы защитить ее от нападений морских разбойников? – задавал себе вопрос капитан, бросая мрачный взгляд на длинные, с низкой осадкой корабли, выкрашенные в черный и желтый цвета, с желтым парусом, плавно покачивающиеся рядом.

В довершение всех бед легат опаздывал.

– Как я должен обращаться к нему, ваше превосходительство или ваше преосвященство? – спросил первый офицер.

– Ты никак не должен к нему обращаться. Это я обращусь к тебе, когда ему что-нибудь понадобится.

Офицер окинул взглядом пристань, затем посмотрел на галеры, на верхних палубах которых столпились почти обнаженные гребцы, по сорок восемь человек на каждом корабле. Они хотели надышаться полной грудью, перед тем как занять свои места.

– К чему вся эта суматоха? – спросил офицер.

– Я тебе уже говорил. Этот тип должен доставить в Палестину декрет о переписи населения. Налоговые дела. Каждому иудею придется выложить по нескольку монет. До сих пор Ирод, царь Палестины, прикарманивал все деньги. Теперь Цезарь хочет получить свою долю. Чтобы не было подвоха, Цезарь решил поиграть мускулами. Легат, галеры и прочая ерунда.

– Много денег? – спросил офицер, от удивления вытаращив глаза.

– Мне рассказывали, что в прошлый раз, когда Ирод шарил по карманам своих подданных, он сумел выскрести оттуда шестьсот серебряных таланов. [3]

– Черт возьми! – воскликнул офицер. – А какой же на этот раз будет доля Ирода?

– Старый мошенник обязан своей короной Цезарю. Они дружки-приятели и сумеют поделиться. Но, может быть, Цезарь заберет себе все, откуда я знаю? – ответил капитан, выплевывая за борт зеленоватую слюну.

Офицер от волнения хрустнул пальцами.

– Почему они выбрали «Марсиану»? – спросил он.

– Не знаю. А вот и он! А ну, посторонись!

На пристани собралась небольшая толпа. Восемь рабов опустили носилки на грязную мостовую. Молодой всадник ловко спрыгнул с лошади и подбежал, чтобы поднять полог носилок и подать руку еще невидимому путешественнику. Худой человек с озабоченным лицом оперся о протянутую руку и поставил на землю сначала одну ногу, потом другую. Он поправил тогу, выпрямился и недоверчиво посмотрел на корпус «Марсианы», напоминающий луковицу. Пурпурная лента окаймляла его тогу, а тронутые серебром коротко подстриженные волосы так и сверкали на солнце. Капитан «Марсианы» сбежал вниз по трапу, чтобы приветствовать высокопоставленного пассажира, но его опередили капитаны галер, которые первыми засвидетельствовали легату свое нижайшее почтение.

Через час легат, его секретарь и четверо рабов разместились на борту «Марсианы». Якоря были подняты, и гребцы принялись рассекать веслами волны, в то время как матросы устанавливали паруса. Метелл неуютно себя чувствовал, сидя под навесом на корме. Правда заключалась в том, что он боялся моря, поскольку ему часто доводилось слышать леденящие душу истории о жутких штормах и морских чудовищах. Именно по этой причине он решил отправиться в путь на корабле с высокими бортами, таком как «Марсиана», – поскольку полагал, что борта высотой в восемь локтей надежнее уберегут его от крутых морских валов и скользких щупальцев, чем низкие палубы галер.

Метеллу было не по себе еще и потому, что он предвидел, какую реакцию вызовет привезенный им декрет. При дворе его предупреждали о двуличности Ирода и мятежном духе иудеев. Он никогда прежде не был в Палестине. Метелл не терял хладнокровия, когда пришлось столкнуться с такими грозными мятежниками, какими были реты и мезы, правда, они понимали, что меч есть меч, а талан – это талан. Но он с опаской относился к большинству народов, живших к востоку от Афин: ко всем азиатам, галатам, вифинийцам, сирийцам и иже с ними, несмотря на то что местам их проживания присвоили успокаивающие названия и они отныне превратились в императорские или сенаторские провинции. Он не мог без содрогания вспоминать о разговоре, который ему довелось вести с парфянским князем, к тому же священником. Увешанный драгоценностями до самого пупка, этот выскочка считал, что все, что зовется реальностью, на самом деле нереально, так как искажено органами чувств.

– А что прикажете делать без органов чувств, хотел бы я знать? – опешил легат.

– Когда исчезнут органы чувств, – ответил парфянин, – мы наконец погрузимся в истинно реальную реальность!

К страху перед опасностями моря и Востока, ловко скрываемому Метеллом от секретаря, добавилось тягостное бремя относительного одиночества, бездействия, одним словом, скуки, могильщика всех эмоций. Три недели созерцать лишь волны и облака и питаться рыбой и морковью, находясь в обществе грубых матросов, – на это никогда не пойдешь с легким сердцем, даже находя утешение в стихах Вергилия, которые по просьбе легата будет читать ему секретарь в затхлом полумраке каюты.