Манфред Бёкль - Нострадамус - Жизнь и пророчества

Прошло двенадцать лет с тех пор, как Нострадамус видел его в последний раз, но он тут же узнал всадника. Более того, он не особенно даже удивился, что Франсуа Рабле вернулся именно в этот час. Поэт тоже не был ошеломлен, когда вдали заметил странника. Мягким движением он заставил коня перейти с шага на рысь и, широко улыбаясь, подъехал к своему бывшему питомцу.

Как будто что-то в их душах зазвучало и соединилось в момент встречи: две излучины жизни, далеко распавшиеся друг от друга и обретшие предопределенные вехи. Друзья обнялись. Рабле заявил:

— Ты стал мужчиной, Мишель, и выглядишь намного старше своих лет!

Нострадамус не стал возразить и минул головой. В этот момент, — словно в видении, — как никогда раньше, прошли его заблуждения, муки и сострадание, его борьба и падение, его упорство — упорство прежде всего. В это время, как в мгновенном озарении, он увидел себя самого.

Рассмотрев лицо своего друга и обнаружив на нем морщины и шрамы, он ответил:

— А ты, верно, познал истину, это уж точно!

Франсуа изумленно взглянул на него, но затем рассмеялся и сказал:

— Об этом поговорим позже. — Только сейчас он заметил в руке Мишеля шляпу и осклабился. — Доктор!

— Но сегодня я свободен от работы, — уточнил Нострадамус и тоже рассмеялся.

— Но не свободен от вечного поиска, — возразил Рабле задумчиво. Но тут же в его глазах заиграл шальной бес. Он взглянул на север. — Люнель! — воскликнул он. — Ты не забыл про нашу самую первую встречу? Если сядешь сзади, на лошади мы мигом доберемся куда надо.

— Люнель… — с улыбкой повторил Мишель, после чего вороной помчал их в места, некогда знаменитые и давно уже покинутые ими.

Друзья разыскали старый кабачок. Даже хозяин оказался тот же самый, как и двенадцать лет назад. Засев после обеда, они проговорили весь вечер и всю ночь до следующего утра. Сначала о себе рассказывал Нострадамус, потом его сменил Рабле. Фактически его повествование вернулось на десятилетие назад, когда он жил и учился между Парижем и Римом. Несколько раз с выразительной интонацией упомянул он о парижском Тампле. И каждый раз Мишель испытывал душевное волнение.

Франсуа говорил об университете и бурлении духа во французской столице. Мало-помалу его рассказ перешел к Италии, речь его перемежалась скабрезными фразами в адрес папского престола, он упоминал о ядах, кинжалах и интригах, о профанации истории и веры в немыслимых формах.

— Мощи святого Петра! — говорил Рабле. — На них молятся, как если бы то была настоящая святыня. Но апостол Петр никогда не был христианином!

Святотатственные речи благополучно тонули во всеобщей кабацкой круговерти. Окрыленный изрядной порцией вина, поэт произносил одну за другой богохульные сентенции. Рабле со вкусом и несомненным мастерством рассказчика говорил о том, как останавливался во Флоренции, Пизе и Венеции, как жил там под республиканскими флагами, и восхвалял духовную свободу, связанную с этими городами. Упомянул он и о Базеле на Рейне, где встречался с великим мыслителем Эразмом Роттердамским. Мишель был знаком с несколькими произведениями этого философа, но сейчас, после рассказов Рабле, тот представился прямо-таки воплощенным титаном. Свежеиспеченный доктор медицины затаил дыхание, когда Рабле наконец сделал еще один из географических и логических скачков. Он рассказал Нострадамусу, как после своей базельской поездки совершил путешествие от Венеции до Палестины, увидел Аккру, Тивериадское озеро, но прежде всего Иерушалаим. Мишель невольно воспарил душой, когда это слово слетело с уст поэта. Но то, что Рабле успел рассказать во всех подробностях, привело Мишеля в ужас.

— Рвачество, убийства, отрицание Бога — вот строительные камни, из которых был возведен храм Велиала! — вопил изрядно хмельной Франсуа. — Обман и вранье, предательство, сплошная резня! Христианские церкви и мусульманские мечети отданы свиньям! Чумные нарывы на чистой земле! О святости даже и речи быть не может! Наоборот, иудаизм, отчаянно пытающийся выжить, погряз в дерьме! Сплошь одни только слуги дьявола и подстилки Сатаны! Послушай, Мишель, ни одна истина больше не выходит из Иерусалима. Впрочем, то же самое можно сказать и о Риме…

— Тогда где же она, истина? — воскликнул врач.

— Где? Я безнадежно искал ответ, — произнес Рабле. — Ради истины я пошел дальше, в пустыню, в Кумран. Название тебе ничего не говорит. Это место расположено у Мертвого моря, в кругу пещер. Там я встретил отшельника. Он не был ни иудеем, ни христианином, ни мусульманином — просто человек, старец…