Манфред Бёкль - Нострадамус - Жизнь и пророчества

Мужчины, находившиеся за длинным столом, подсели ближе, с любопытством начав приглядываться к нему. Трактирщик поспешил подать кувшины с вином. Вскоре пирушка была уже в полном разгаре. Новоявленные друзья с грубоватым добродушием хлопали Мишеля по плечу, а он принимал это как должное. Он опьянел не только от вина, но от возродившейся в душе жизнерадостности. Крестьяне, сборщики винограда, а равно и все прочие как будто испытывали аналогичные чувства. Без тоста не было выпито ни одной кружки. Все выше вздымались волны пиршества, все громче становилось веселье. Мишель, бахвалясь перед собутыльниками, притянул к себе на колени служанку, и под общее одобрение участников пирушки его рука шустро скользнула за корсаж девушки. А ночью он наслаждался девушкой наверху, и кровать под ними отчаянно скрипела. Потому как, несмотря ни на что, жизнь била в них ключом.

Наутро, после пробуждения, Нострадамус жаждал похмелиться и принял лошадиную дозу вина, чтобы взбодриться и иметь силы скакать дальше. С головой, в которую, казалось, сами черти вбивали жареные гвозди, он поскакал к верховью Гаронны. Приблизительно на полпути между Турном и Лангоном, когда уже начало смеркаться, лошадь вдруг шарахнулась в сторону. Одновременно из подлеска выскочили мастера по чужим кошелькам. Одно или два лица показались Мишелю знакомыми. Вчера в таверне эти двое кутили за его счет, но вскоре исчезли. Должно быть, они скакали всю ночь, чтобы уведомить своих сообщников и здесь, в зарослях камыша, устроить засаду. Мгновенная догадка ударила в и без того уже раскалывавшуюся голову Мишеля, а уже в следующее мгновение он получил удар дубиной по бедру.

— Подонки! — взревел он, выхватил шпагу и яростно начал защищаться. Ему удалось достать клинком одного из грабителей, но трое других молодцов ухватили его за ноги, а коня за гриву. Мишель рухнул на землю, потерял шпагу, больно ударился головой о гальку, покрытую глиной, и, задыхаясь от гнева, почувствовал на губах вкус собственной крови. Тут же на него обрушился град ударов. Обессилевший, он попытался хоть как-то прикрывать от ударов голову. Кто-то ударил его сапогом в висок. Застлала глаза чернота, и погасла последняя искра сознания.

Он очнулся, когда в небе стояла луна, окруженная радужным ореолом. Казалось, она мерно раскачивается из стороны в сторону. Мишель лежал в омерзительной луже извержений. Едва извержения были распознаны, как его стошнило еще раз. Он поднялся, еле держась на ногах. Тело пронизывала боль, одежда была сплошь залита кровью. Не было ни одного живого места, которое бы не кричало от боли. Прошло несколько времени, прежде чем он сумел осознать подлинные размеры катастрофы. Коня угнали, а вместе с конем исчезло и все имущество, включая и кошелек с деньгами. Из его горла хрипло вырвалась брань. Вместе с деньгами исчезли и все выношенные планы на будущее. Настоящее сделалось вдруг ужасным. Он вернется в Монпелье как нищий, в случае если он вообще сумеет осилить дорогу. Ведь добираться нужно будет на своих двоих. Он буквально зарыдал от отчаяния. Только когда рассвело, Мишель нашел в себе силы отправиться в Лангон. С каждым шагом он проклинал себя за то, каким кичливым идиотом показал себя в Турне.

В Лангоне знакомый врач сердечно встретил его в своем доме, когда Мишель, голодный и холодный, появился поздним вечером. Он промыл и перевязал раны, а в заключение предложил:

— Если хочешь, я сообщу в Турн и Бордо. Именно для Жиронды ты хорошо потрудился. Магистрат обязан выслать погоню за бандитами. То же самое можно потребовать от властей в Турне.

— Ты думаешь, необходимо это предпринять? — вполголоса спросил Нострадамус. — Мужики, которых я опознал, давным-давно дали стрекача в горы. Они не настолько глупы, чтобы оставаться здесь. Остальные могли затаиться… — Мишель пожал плечами и замолк.

— Попытка не пытка! — настаивал врач. — Ты и без того не сможешь двигаться, пока раны мало-мальски не заживут.

— Согласен, — ответил Мишель.

Но поиски грабителей остались бесплодными. Спустя две недели даже лангонский врач признал, что слишком доверял королевскому правосудию. Мишель же, напротив, предполагал подобный исход с самого начала и волей-неволей вынужден был смириться со своей судьбой.

— Если ты мне одолжишь пару монет, я могу продолжить путь, — признался он в середине мая своему доброму самаритянину.

И хотя врач сам перебивался с хлеба на воду, но за деньгу чрезмерно не держался. Он вручил молодому коллеге столько серебра, чтобы тот мог, по меньшей мере, продержаться еще две-три недели. Денег хватило до Муассака, лежавшего на полпути между Бордо и побережьем Средиземноморья. В первой половине июня он появился в городе, изможденный и оборванный донельзя. Присев отдохнуть перед одной церковью, он вытянул вперед руку. Следовавшие на литургию прихожане стали присматриваться к нему. А чуть позже местные нищие, буравившие поначалу его злыми глазами, не пожелали терпеть конкурента. Вынужденный скрыться, Мишель вспомнил о своей шпаге: после воровского нападения он нашел ее в грязи со сломанным клинком — и продал шпагу кузнецу за бесценок. Совершенно безоружный, с этой нищенской выручкой он добрался до Гризоля. Через три дня, полуголодный, дошел он до Тулузы.