Валентин Пикуль - Фаворит

— И это… флот? — ужаснулась Екатерина.

Вся свита уже прыснула по углам — кто куда!

Лишь она осталась на своем месте — в кресле.

Полянский снова склонился перед императрицей:

— О великая мать отечества, заткни уши скорее — я сейчас терминологию матерную пущу.

Екатерина осталась вежливой:

— Если это для пользы службы — будьте любезны, прошу!

Но матюги не помогли кораблям расцепиться; матросы топорами рубили рангоут и снасти — фрегат и галера разошлись, исковерканные и ободранные, словно после пиратского абордажа.

Полянский спросил:

— Что еще, матушка, показать тебе?

— Тарелку с супом и ложку…

Обед прошел в траурном молчании. «Наконец, — сообщала Екатерина Панину, — в 5 часов после обеда приблизились к берегу для бомбардирования так называемого городка… никто в линию не держался». Эскадра, отдав якоря, долго высаживала из пушек громы и молнии залпов, но разбить бутафорский городок не смогла. Екатерина спросила Полянского — чего добивается несчастная эскадра бесполезною тратой ядер и пороха?

— Чтобы тебя потешить, — отвечал адмирал.

— Так ведь я не дурочка! И вижу, что все ядра летят мимо цели. Оставьте в покое городок, меня, себя и экипажи.

— Эх, мать моя! — огорчился Полянский. — Надо бы у нас на флоте, как у англичан, правило завести: на реях вниз башкой за ноги половину команд перевешать, вот тогда и порядок будет.

— Прежде чем вешать на флоте, надо флот порядочный заиметь… — не выдержала Екатерина.

Через люк с верхней палубы виднелись лоснившиеся от пота спины гребцов, ворочавших мотылями многопудовых весел, — и ей стало жутко от этой каторги. Она велела плыть обратно в Ревель, а покидая галеру, учинила адмиралу хороший нагоняй:

— Спасибо не скажу, ордена не повешу, пенсии на старость ты у меня вовек не доплачешься. У вас на флоте только и умеют, что ром стаканами хлестать…

Екатерине были хорошо известны слова Морского устава: «Всякий потентант, которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет; а которой и флот имеет, обе руки имеет».

— Сегодня я стала однорукой, — вот ее слова.

В доме эстляндского рыцарства ее чествовали как богиню, дамы устилали путь розами, но Екатерина, замкнувшись, давила нежные лепестки цветов, думая о позорном флотском бессилии. Ревельские поэты читали ей высокопарные оды, а государыня в это время тихонько спросила адмирала Семена Мордвинова:

— Долго ль в Англии сушат лес для кораблей?

— Лет пять. Чем дольше, тем лучше.

Лицо ее, обращенное к поэтам, выражало приятное внимание к их талантам, но при этом она шептала:

— Допустим, что сушить будем лишь три года. Да еще строить их… Ох, Семен Иваныч, не успеваем мы.

После «трактования» рыцарей столом изрядным, за которым речь звучала немецкая, шведская и французская, Екатерина удалилась к себе, в покоях она отбилась от объятий Орлова:

— Оставь, варррвар! Я еще не все сделала…

Присев к столу, поспешно строчила сенаторам: «У нас в излишестве кораблей и людей на флоте, но у нас нет ни флота, ни моряков… Надобно сознаться честно, что корабли походили на флот, выходящий каждогодне из Голландии для ловли селедок, но никак не на флот воинский».

Утром, попивая кофе, она сказала:

— Ладно! Посмотрим дивизию Румянцева.

Орлов очень побаивался ее свидания с полководцем:

— Катя, будь с ним поласковей. Забудь прошлое…

Человек самостоятельный и грубый, Румянцев отказался присягать Екатерине, говоря открыто: «А я разве знаю, куда императора подевали?» Но, присягнув, он сразу же подал рапорт об отставке, — Екатерина вернула его с «наддранием», понимая, что нельзя лишать армию такого видного начальника, но ходу Румянцеву больше не давала, и победитель Фридриха II околачивался в гарнизонах Прибалтики… Под пение фанфар и рогов вереница карет с Екатериной и ее свитой прикатила в предместье Ревеля, где в лагерном компаненте стояла дивизия. Румянцев издали салютовал шпагой, потом откинул клинок к ботфорту, стукнув по нему так, словно проставил печать на бумагу казенную. Средь зеленеющих куртин и полян с ромашками, в развилках дорог, на фоне рыцарских фольварков с их кирхами и замками, полководец разыграл перед императрицей показательный бой, каждый свой маневр поясняя четкою аннотацией. Екатерина, всегда наблюдательная, отметила бодрый вид загорелых солдат, их исправное оружие, ладные мундиры и крепкую обувь. Румянцев тростью, оправленной в серебро, указал на густо марширующие в низину каре: