Владимир Успенский - На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

- Никто и не намерен тащить. Живи, как тебе хочется. Но работать лучше коллективно - выгодней.

- Дюже ты умный, скубент! Я шею гну от заря до зари, потому как ни в поле, ни в бою дурака валять не обучен, а другой спустя рукава хозяйничает. Поошивается лодырь абы как с весны до осени, а урожай на равные доли делить? Да намахивал я такую дележку!

- Говорят, и бабы общие станут, а дитев, вроде бы как цыплят в курятнике, скопом взращивать будут.

- Брехня все это, товарищи!

- Большевики что велели: бери землю, бери заводы и фабрики, живи и работай с полной радостью, - гнул свое Башибузенко. - За такую власть и голову положить не жалко. А чтобы в коммунию под одной дерюгой спать да своим трудом ленивых кормить - это кукиш!

- Извини, Микола, но в голове у тебя мешанина.

- А ты уважь, поясни, раз такой грамотный.

- Был уже в нашем полку один грамотей, - напомнил Сичкарь.

- Га! - обрадовался Башибузенко. - Верно, имелся такой коммунист в кожаной куртке. Казак из Бердичева. К лошади подойти опасался, в тарантасе ездил. Вот он про сладкую общую жизнь расписывал. Иной раз даже любопытно послухать было.

- Комиссар?

- Может, и комиссар, черт его знает, как он назывался. К командиру полка был приставлен. Только вскорости кокнули его.

- Как это «кокнули»?

- Обнаковенно, пулей. Она ведь дура, чинов-званий не разбирает, - в глазах Башибузенко появился холодный блеск. - Ребята гутарили: и бой-то не ахти какой был, а вот нагнала его пуля. Не приживаются у нас посторонние. Не ко двору.

- Спасибо тебе, Микола, за угощение, за приятные разговоры, - насмешливо поклонился Леснов.

- Чем богаты, тем и рады, не обессудь, - в тон ему ерничал Башибузенко.

- А задам я тебе, друг любезный, такой вопрос: если меня комиссаром в твой эскадрон направят, ты как?

Рука Миколы невольно потянулась к затылку. Помедлил с ответом:

- Га? На что нам комиссар? За мной, за хлопцами надзирать и начальству о наших грехах докладывать?

- Читать ты умеешь?

- Да уж разберу как-нибудь.

- А еще читающие есть в эскадроне?

- Человек пять.

- Так вот, надзирать за тобой я не стану, а насчет коммунистов и большевиков мы бы потолковали. Книжки бы почитал вам, статьи товарища Ленина... А в самом крайнем случае, если зарвешься, тогда уж того...

- Стукнешь? - повеселел Башибузенко.

- И стукну. По-товарищески.

- Это у тебя получается.

- Да не рукой: от удара проку немного, - поморщился Леснов. - На тяжелое слово не поскуплюсь.

- А что, хлопцы? - обратился к своим Башибузенко. - Веселый скубепт, га?! Примем его?

- Грамотный лишним не будет!

- Взять легко, потом не отделаешься...

- Парень самостоятельный, за себя постоит! Башибузенко громыхнул кулаком по ящику. Дождавшись, когда все смолкли, произнес серьезно:

- Лучше ты, чем другого пришлют... Приходи, не обидим, мое слово надежное! Скажи там начальству, что я согласный.

- Скажу, - твердо ответил Леонов.

И все кавалеристы, как по команде, повернулись к нему. Люди смотрели на него совсем не так, как минуту назад: с любопытством, с пристрастием разглядывали худого, беловолосого парня, еще чужого и непонятного, но уже ставшего вроде бы членом их боевой семьи.

Роман почувствовал: надо снять напряженность. Протянул руку к ножнам, зажатым между коленями Башибузенко:

- Ну и шашка у тебя, Микола. Громадная и прямая, как палка.

- Эх ты, скубент, совсем это даже не шашка, - снисходительно пояснил эскадронный.

- Ну сабля.

- И не сабля. Палаш называется. Этим палашом меня мадьярский офицер наискось по спине рубанул. Двух Башибузенков из одного хотел сделать, да конь у него шарахнулся. А я того мадьяра из карабина достал. Урядник после боя палаш мне принес. Вот, мол, Микола, где твоя гибель таилась. Пока этим палашом владеешь, никакая тебя смерть не возьмет. С тех пор палаш всегда при мне. Есть такие хлопцы, которые насмехаются надо мной, а я к ним без внимания.

- Вера помогает человеку, - согласился Лесков.

- Вот я и верую! - Микола уважительно и ласково погладил большую, тускло поблескивающую рукоятку.

Лишь на исходе третьих суток, поздно вечером 5 декабря, поезд прибыл наконец в Новый Оскол. Климент Ефремович, изнывавший от нетерпения, первым спрыгнул с подножки. За ним - Щаденко.

Здесь чувствовался порядок. Станция оцеплена кавалеристами, перрон и освещенный вокзал пусты. Ни беженцев, ни любопытствующих зевак. Морозный ветер нес из темноты запах дотлевавших пожарищ.

Придерживая шашку, подбежал командир в длинной шинели, представился: