Валерий Осипов - Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

Володя и Аня ходили по полям и оврагам, вдоль лесных опушек, подолгу стояли где-нибудь на пригорке, глядя на далеко расстилавшиеся впереди печальные равнины и изгибы реки, сидели возле недавно сметанных стогов сена, и Аня, когда Володя задумывался и не замечал ее взгляда, смотрела на него долго и грустно, словно старалась найти в его лице черты старшего брата.

Иногда Аня начинала рассказывать о Петербурге, о Сашиных друзьях, вместе с ним взошедших на Шлиссельбургский эшафот, - о Шевыреве, Генералове, Андреюшкине - или о том, как за несколько дней до ареста Саша попросил ее перевести статью по зоологии из немецкого журнала, а когда она принесла ему перевод - вся квартира была заполнена полицией, и жандармы, узнав, что она родная сестра Александра Ульянова, тут же арестовали ее и без всяких разговоров, не предъявив даже ордера, повезли прямо в тюрьму.

Аня всегда начинала говорить неожиданно, как бы случайно вспомнив о чем-то, и так же внезапно вдруг умолкала, обрывая свой рассказ на полуслове, и тогда Володя ;который слушал ее, обычно глядя куда-нибудь в сторону или на далекий горизонт, резко вскидывал голову, и по его молчаливому взгляду, по его широко раскрытым глазам Аня понимала, что он, казавшийся ей в начале их прогулки рассеянным и углубленным в свои мысли, на самом деле слушает ее так напряженно и внимательно, так близко к сердцу принимает все детали ее рассказа, так непосредственно и заново переживает гибель старшего брата, что не находит в себе даже сил скрыть то глубоко потрясенное внутреннее состояние, которого раньше, пожалуй, никто и никогда не замечал в нем, даже в тяжелые дни смерти и похорон отца.

В то лето 1887 года все близкие и знакомые Ульяновых отмечали огромную перемену, происшедшую не только в настроениях и манере держаться, но и как бы во всем физическом облике Володи. Он стал непривычно замкнут, почти неразговорчив, старался ни с кем, кроме родных, не общаться. Особенно необычным стал его взгляд - вроде бы ничего не видящий, отсутствующий, проникающий сквозь людей и предметы, и в то же время, когда что-нибудь привлекало его внимание, вызывающе пристальный, колкий, задиристый, с энергичнейшим волевым прищуром.

Печать огромной озабоченности, знак титанического душевного напряжения безошибочно угадывались в то лето на лице Володи Ульянова. Он как бы спрашивал всех, и в первую очередь самого себя: как быть? что делать? как жить ему дальше?

Этим вопросом, как атмосферным электричеством перед грозой, был как бы насыщен весь воздух вокруг Володи. Этот вопрос, задаваемый всегда молча и как будто бесстрастно, заставлял окружавших Володю опускать глаза, прекращать разговоры о пустяках и мелочах. Он как бы стал второй натурой, невидимой сущностью младшего брата Александра Ульянова. Он обрывал смех, гасил улыбки, делал неуместными шутки, когда Володя входил в комнату, в которой до его прихода смех и шутки звучали.

Этот вопрос, исходивший из таких непостижимых для постороннего сердца глубин сосредоточенности на одной мысли, был настолько серьезен, настолько переполнен ежесекундной готовностью к взрыву, что уже начинал по-настоящему настораживать и даже пугать окружающих, и особенно Марию Александровну, которая лучше, чем кто-либо другой, понимала, какое решающее влияние может оказать трагическая гибель Саши, на судьбу Володи. Она чувствовала, что Володя не был так болезненно и беспомощно сломлен, как Аня, что он не грустит подавленно и затаенно, про себя, как Оля, что он не мучается той безысходной физической мукой, какой мучалась она сама. Без разговоров, без слов, без объяснений ощущала она, как входит в юношескую натуру сына ранняя мужская суровость, твердая и не прощающая слабостей четкость в разделении людей на друзей и врагов.

Ясновидящим материнским зрением, позволяющим наблюдать в своих детях то, что недоступно другим, с тревогой отмечала Мария Александровна в то печальное кокушкинское лето в поведении Володи яростные и незаметные со стороны вспышки неукротимой внутренней энергии, упрямства, настойчивости, неумолимости.

«Вот они, - тревожно думала Мария Александровна, глядя на Володю, который всякий раз, когда речь заходила о Саше, делался похожим на грозовое облако, освещенное изнутри молодой, готовящейся к удару молнией, - вот они, эти переданные через головы поколений стойкие черты далеких крестьянских предков с их пожизненной и невытравимой памятью к обидам и оскорблениям, с их повышенной чувствительностью к несправедливости и насилию со стороны властей. Что-то будет, что-то обязательно будет - может быть, еще более страшное и трагическое, - хотя что может быть страшнее и трагичнее для матери, чем гибель сына в петле палача?.. Да, что-то будет, что-то произойдет с Володей. Не может не быть. Так подсказывает сердце, материнское сердце - самый верный и точный барометр поступков сыновей... Но как удержать Володю? Как остановить его? Как помочь ему избежать трагической судьбы Саши?.. Ведь должен же он понять, что не может повторять участи старшего брата, не может снова, еще раз оставлять ее одну, без мужской помощи, с больной Аней, с Олей, Митей и Маняшей на руках?..»