Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Когда мы добрались до дому, болезнь Эндрю было уже не скрыть. Отец отнес его на руках и положил на тюфяк у самого очага. Брат терял сознание и то натягивал, то сбрасывал с себя одеяла, потому что озноб сменялся сильным жаром. Бабушка потрогала его лицо и присела рядом, аккуратно расстегнув ему рубашку. Мы сразу увидели, что на груди и животе Эндрю выступила сыпь. К постели подошла мать и, чуть касаясь, провела рукой по пунцовым пятнам.

— Это может быть следствием какой угодно болезни, — произнесла она дерзко, почти вызывающе. Но когда она обтирала ладони о фартук, от складок ее юбки на меня повеяло запахом страха.

— Скоро узнаем… Может быть, завтра, — сказала бабушка тихо, застегивая рубашку.

Она внимательно осмотрела нас на предмет лихорадки или пунцовых пятен, а потом, не говоря ни слова, принялась готовить для всех обед, а для Эндрю — горячий напиток из молока, вина и пряностей, чтобы облегчить лихорадку.

Обедали молча. Тишину нарушали только потрескивания дров в очаге и слабые стоны Эндрю, доносившиеся с постели. Бабушка с мамой обтирали ему лоб и пытались заставить проглотить хоть что-нибудь. Отец сидел так близко к очагу, что его ноги едва не касались вертела, и молча смотрел в огонь. По его лицу струился пот, и он так сильно сжимал руки, будто месил ладонями пчелиный воск.

Вскоре нас с Томом отправили спать, но уснуть мы не могли. Среди ночи я услышала, как Эндрю закричал, будто от боли. Я быстро спустилась вниз и увидела, что он стоит посреди комнаты с вытянутыми руками, освещенный сзади слабым светом из почти прогоревшего очага. Он обмочился и стоял сконфуженный, не понимая, как такое могло произойти. Мать пыталась уложить его на постель, а он отбивался, размахивая руками, будто тонул. Я схватилась за тряпку и собиралась прибрать за Эндрю, но бабушка оттащила меня прочь.

— Сара, тебе нельзя теперь дотрагиваться до Эндрю, — сказала она встревоженно. Отпустив мою руку, она погладила меня по лицу. — Ты можешь тоже заболеть, если притронешься к нему.

Бабушка усадила меня на стул возле очага и укутала своей шалью. Обмотала швабру тряпкой и вытерла мутную лужу на полу, а потом бросила тряпку в огонь. Я смотрела на темные тени, склонившиеся над изголовьем мечущегося брата, пока меня не сморил сон.

Я проснулась, услышав голос отца. Было раннее утро, и, хотя в комнате было почти темно, я увидела почерневшее от горя лицо матери. Родители полушепотом, но оживленно что-то обсуждали и не заметили, как я прошлепала босиком к постели брата. Я видела, как он слабо дышит под одеялом. Нагнувшись к нему поближе, я заметила выпуклые пустулы оспы на его лице и шее, от нежно-розовых до темно-багровых. Такие переливы цвета красиво смотрятся на лепестках роз или гвоздик. Я попятилась и почувствовала, как сердце мое учащенно заколотилось, будто отряд гусар поскакал верхом с шашками наголо, готовых отрубить нам головы. Люди часто рассказывали, что целые семьи просыпались поутру как ни в чем не бывало, а к ужину лежали на полу бездыханными и покрытыми кровавой коростой. Эндрю закашлялся, и я с перепугу натянула на голову сорочку и в страхе бросилась прочь. Меня объял стыд оттого, что я испугалась заразиться, но ноги несли меня прочь, наверх, на чердак, где я чувствовала себя вне опасности.

Несмотря на огромную плату, бабушка настояла, чтобы к Эндрю вызвали единственного в Андовере врача. Ричард тотчас пустился в дорогу, но назад вместе с врачом вернулся только через четыре часа. Врач не подошел близко к больному и старался ни до чего в доме не дотрагиваться. Закрыв лицо большим носовым платком, он оглядел Эндрю всего за полминуты и поспешно ретировался. Но мать все же успела выкрикнуть ему вдогонку: «Да вы не лучше цирюльника!» Уже сидя верхом, он сказал отцу, что должен будет объявить тревогу, посадить нашу семью на карантин и послать констебля по соседям зачитать приказ о карантине. Все это он проговорил на скаку, изо всех сил пришпоривая коня. Бабушка не впустила Ричарда в дом, а отослала для безопасности к вдове Джонсон. Поскольку он спал в амбаре, была надежда, что он не заразился. В тот день он домой не вернулся, и мы предположили, что в городе нашлась хоть одна добрая христианская душа.

Присев к обеденному столу, бабушка начала писать письмо. Потом позвала меня и посадила к себе на колени.

— Отец отвезет тебя с Ханной назад в Биллерику, к тете Мэри, — сказала она, взяв меня за руку. — Вы там пробудете, может быть, довольно долго.