Кэтлин Кент - Дочь колдуньи

Я, должно быть, вздрогнула, потому что она поспешно добавила:

— Тебе понравится играть с кузиной Маргарет. Да и за Ханной надо будет ухаживать.

Много лет я не виделась со своей кузиной, жившей на самом севере Биллерики. Помню, это была странная темноволосая девочка, которая иногда говорила сама с собой.

— Можно, Том тоже поедет? — спросила я, но мама опередила бабушку с ответом:

— Нет, Сара. Том нам нужен здесь, чтобы помогать по хозяйству. Ричард уехал, а Эндрю…

Она замолчала, но все и так поняли, что она хотела сказать. Эндрю умрет в скором времени, а если даже и выживет, то долгие месяцы не сможет быть им помощником. Вся работа в поле целиком ложилась на плечи Тома и отца. Том стоял молча и смотрел на меня глазами человека, который падает с горы, сложенной из измельченного в порошок известняка. Тут в дверь постучали, и в комнату вошел суровый крупный человек и объявил, что он констебль. Держа в одной руке приказ о карантине и смоченный в уксусе новый платок в другой, он смело прошел к постели, где лежал стонущий брат. Как и рассказывал нам Эндрю, лицо констебля было все изборождено рытвинами. Это подтверждало, что с Божьей помощью или не без вмешательства дьявола кое-кому удавалось выжить после оспы. Он зачитал вслух приказ, который будет прибит к дверям молитвенного дома, чтобы все узнали о пришедшей в город заразе и проследили, как бы мы не «распространили болезнь по причине опасной беспечности». Я оглядела небольшую аккуратную комнату бабушки и не увидела в ней никакой беспечности. В комнате царил порядок, умеренность и покой. Уходя, констебль сказал еле слышно:

— Господи, будь милосердным…

Я сидела в фургоне, дрожа в ворохе промерзшей соломы, и крепко прижимала к груди вырывающуюся Ханну. Мы уезжали, нарушая приказ о карантине, и должны были действовать незаметно, под покровом ночи, как воры. Если бы нас схватили, всей семье грозила бы тюрьма. Это, конечно, если бы кто-то из нас уцелел, после того как оспа отступит. Мать, плотно сжав губы, протянула мне узел с продуктами и одеждой. Я надеялась услышать какие-то ободряющие слова, но она только попросила заботиться о Ханне, а потом стала поправлять мне чепец, долго возясь с тесемками.

Бабушка вышла на порог, зажимая рот ладонью, и протянула мне небольшой узелок со словами:

— Это тебе на прощание.

Я развернула узелок и увидела куклу в одежде. Волосы у куклы были из шерсти, выкрашенной красной краской, почти такого же оттенка, как мои собственные. Рот был вышит аккуратными стежками.

— Но у нее нет глаз, — удивилась я.

Бабушка улыбнулась и поцеловала мои руки.

— Я не успела ее закончить. Мы пришьем пуговки вместо глазок, когда ты вернешься, — прошептала она.

Том едва помахал нам рукой, когда отец взял в руки вожжи и направился на юг, назад в Биллерику. Но не успели мы отъехать, как услышали, что Том нас зовет. Брат подбежал к фургону и что-то вложил в мою руку, а потом сжал мне пальцы в кулак, чтобы я не выронила, и, не оборачиваясь, побежал к дому. Я разжала кулак и увидела две маленькие белые пуговицы, оторванные от его единственной нечиненой рубашки. Пуговицы лежали у меня в ладони как две одинаковые жемчужины. В ту долгую холодную зиму я не раз волновалась, что ветер задувает ему в незастегнутые рукава и он мерзнет.

Бывают в Массачусетсе такие зимние вечера, когда стихает ветер и ледяная корка на снегу как будто удерживает холод внутри сугроба. А если луна полна на три четверти, то кажется, что от ее лучей становится еще чуть-чуть теплее. Свет был таким ярким, что я отчетливо видела, как по полю темной тенью пробежал заяц, спасаясь от смертоносных когтей охотницы-совы. У отца на Коленях лежал длинный, изъеденный коррозией ствол кремневого ружья, и мне стало интересно, сожалеет ли он, что упустил такую возможность подстрелить косого. Я много раз слышала, как Ричард хвастался, будто отец не промахнется даже с восьмидесяти ярдов и способен зарядить ружье и сделать четыре выстрела за минуту, хотя большинство мужчин могут сделать не более трех.

Царила полная тишина, и, проезжая мимо очередного погруженного в темноту дома, мы боялись дышать. Звяканье конской сбруи казалось оглушительным, и отец отпустил поводья, чтобы конь шел спокойно и фургон не скрипел. Ханна уснула у меня на руках, и я молилась, чтобы она не проснулась и не заплакала, потому что детский плач слышен в ночи на большом расстоянии. Мы перестали бояться, что нас обнаружат, когда миновали мост через реку Шаушин, ибо, хотя фургон скрипел так, что мог разбудить мертвого, жилья поблизости не было.