Казимеж Тетмайер: Легенда Татр

— Хромой и тот бы приковылял, слепые бы ощупью дорогу нашли!

— Страсть, сколько бы от этого пьянства народу погибло! Пришлось бы епископам вмешаться, ксендзам с амвонов людей усовещивать.

— Старосты из Нового Тарга да из Чорштына прислали бы гайдуков — народ от озера гнать.

— Да! Тут бы и войско понадобилось. Рассердились бы мужики и не одного гайдука уложили бы… Ружья понадобились бы…

— Верно, что понадобились бы! Бунт бы поднялся, кабы стали разгонять силой. Потому что мужики сказали бы: кому какое дело? Пиво-то ведь наше! Ты, что ли, его варил?

— Правда! Чего другим в это дело мешаться? Вода всегда была крестьянская, стало быть и пиво крестьянское!

— Кто смеет тебе запрещать твое же пиво пить?

— Я бы такому показал! Вот, ей-богу, убил бы подлеца!

— Воевода прислал бы солдат из Кракова людей карать. А тебя за убитого солдата обязательно повесили бы.

— А за одного повешенного мстил бы народ до седьмого колена. Я бы ему показал, как людей за свое же пиво наказывать!

— Кровь бы лилась рекой!

— Всю Польшу из-за этого пива замутили бы. Королю пришлось бы удирать.

— Где же ему усидеть, кабы весь воз перевернулся!

— А только вот что я тебе скажу, Шимек: резня была бы похуже, чем теперь из-за казаков. Да этого не будет.

— Знаю, что не будет. Надо же о чем-нибудь погуторить…

Так в теплую и долгую весеннюю ночь беседовали старый Ян Топор Ясица из Грубого со старым Шимоном Кшисем из Ольчи, сидя перед избой Топора и глядя на звезды.

Звезды сияли над ними, над Кошистой, над Бучиновыми скалами, над Свиницей.

Огромный лес чернел под горой, пониже пастбищ. Лес, которому, казалось, не было ни конца, ни начала и неведомо было, сколько лет он стоит, — все новые деревья вырастали на сгнивших стволах.

Ночной весенний ветер дул старикам в лицо, развевал длинные, спадающие до плеч волосы, намазанные маслом.

Кшись взял в руки лежавшую около него скрипку, купленную у проезжего цыгана, а цыганом украденную где-то, чуть ли не во Львове. Скрипка эта была предметом восторга и зависти всех гуральских музыкантов. Кшись легонько провел смычком по струнам.

Знал он, чем потешить Топора, и тихо стал наигрывать старую песню.

А Топор послушал, покивал головой и сказал:

— Эге, да с этой песней при короле Стефане [9] Стефан Баторий — польский король (1576–1586), на годы его правления падает заключительный период так называемой Ливонской войны между Речью Посполитой и Русским государством. — прости ему, господи, грехи его — наши мужики на московскую войну шли!

И затянул вполголоса:

Так тихонько подтягивал он Кшисевой скрипке, а потом вдруг изменил напев и рявкнул во весь голос:

Это-то его и погубило.

Ибо на этот раз скрипнула дверь, из-за нее высунулась голова Марты, жены Топора, и раздался громкий голос:

— Ишь ты! Молоденький, что ли? Будешь ты у меня но ночам голосить? Спать!

— Кшись… да ведь тут Кшись, — попробовал оправдаться Топор.

— Кшись, не Кшись — пусть тоже идет спать! Постлано и ему в избе. Спать!

Топор поднялся со скамьи и для спасения своей чести пробормотал, обращаясь к Кшисю:

— С бабой нешто поспоришь!

И направился к двери. А Кшись, подумав, буркнул в ответ:

— То-то и есть! Не мужицкое это дело!

Взял скрипку под мышку и пошел за ним в избу.

Кшись охотно хаживал в гости к Топорам; принимали его там радушно, любили за веселый нрав и прекрасную игру на скрипке; кроме того, никто так искренне не дивился, никто так красноречиво и приятно не умел похвалить богатое хозяйство Топоров, никто другой не умел так хорошо говорить комплименты.

С другой стороны дома, за воротами скотного двора, построенными так, что, когда они запирались, не видно было ни одной двери и ни одного окна и не было подступа ни злому человеку, ни волку, ни медведю, на окаменелом тисовом стволе, которому, как говорили старики, было лет с тысячу, сидели, также глядя на звезды, внучка Топоров, девятнадцатилетняя Марина, и ее двоюродная сестра, Терезя Мровец, тоже из Грубого. Она была на год моложе Марины.