Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Патриарх Александрийский Мелетий Пигас — царю Федору Иоанновичу

1593

Тебе за твои подвиги следует быть увенчанным двойною диадимою. Одну ты имеешь свыше от предков; другую же представляем тебе мы. Эта диадима дана Святым Ефесским собором, бывшим при достославном Самодержце Иустиниане апостольскому престолу Александрийской церкви, и ею после святейшего Папы старейшего Рима одни предстоятели Александрийской церкви имели обычай украшаться. Ценно это одеяние не только блеском камней и другим веществом, сколько своею почтенною и славною древностию.

Восточная церковь и четыре Патриархаты Православные не имеют другого покровителя, кроме Твоей Царственности, ты для них как бы второй Великий Константин. Да будет твое Царское Величество общим попечителем, покровителем и заступником Церкви Христовой и уставов Богоносных отцов.

Последыш… Который день как исчез московский гонец в снежной замяти — в обратный путь заторопился. В острожском заимке пиры и забавы попритихли. Князь Константин из библиотеки не выходит. Письма разложил — где читает, где вспоминает. Совет с итальянским доктором Симоном долгий держал. Симон при Академии живет, обок замка. Такой оклад ему положен, что и на родину возвращаться не хочет. Не расчет князю итальянца отпускать.

Ничем князь Константин так не гордится, как Академией, пусть ее пока еще школой зовут. Десять лет назад основал, чтобы православие в здешних краях удержать. Батюшка, князь Острожский Константин Иванович, то истинную веру принимал, то в латинство склонялся. Одно слово, о церкви не радел. Константин Константиновичу главная забота — молодых священнослужителей в правильной вере удержать. Первых учителей — дидаскалов из Византии выписал — одних греков. По светским наукам ученых по всей Европе разыскивал. Тут уж конфессии значения не придавал: были бы знания. Самому следить приходится, чтобы книги толковательные ими писались, диспуты вершились. Теперь уж народ со всей Галиции и Подолии в Острог валом валит. Его академия. Острожская!

— Ярошек, отца Паисия ко мне!

— Ждет он, давно ждет, ясновельможный князь. Как с утра ты велел, так за ним и послано было. Поди вздремнуть старец успел, твоей милости дожидаясь.

— Что ж раньше не сказал! Прости, Христа ради, святой отец, гордыню мою. Задумался тут.

— Бог простит, великий князь. Не тревожь себя укорами, не стоит. Лучше скажи, чем полезен тебе быть могу.

— Ты в Чудовом монастыре московском кремлевском долго ли прожил?

— С послушников, великий князь. Как отец мой в битве голову сложил, желание мое было постриг принять. А как настоятель тогда чудовский моей родительнице родственником приходился, определили меня к отчему дому поближе — в Чудов.

— Не о том я, отец Паисий! Год-то это какой был?

— Год особенный. По латынскому исчислению 1572-й. Битва на «Молодех» тогда с татарами под Москвой произошла. Верстах в сорока от стольного града, 30 июля. Воинов русских много полегло, и отец мой с ними. Неверных государь Иван Васильевич всех разгромил и тут же опричнину отменил. Что отменил! — страшное заклятие на нее наложил.

— Заклятие на опричнину? Не слыхал. Столько лет ее царь имел, опричников, сколько знаю, выше всякого суда человеческого ставил.

— Все верно, великий господине. А тут не только отменил — запретил о том, что была, поминать. Если кто проговорится, по пояс раздевали да на Торгу кнутом до полусмерти били. Земским всем, кто еще в живых остался, вотчины возвращать стали. Да что толку: пограбили их опричники, ох пограбили. Ни кола ни двора не оставили, супостаты. Тут и решил я к ангельскому чину устремиться: где было родительнице на былом пепелище четырех сыновей обустроить, двум дочкам-невестам приданое спроворить!

— 30 июля, говоришь… А 7-го не стало польского короля Зигмунта II Августа. Опустел польский престол. Не мог, выходит, царь Иван той битве не выиграть. Не мог и опричнины не отменить. Кто бы из польской шляхты за него тогда голос отдал, а ведь он о короне польской думал. Рассчитал, коли самому не достанется, царевича Федора подставить.

— У нас-то, великий господине, иные толки были. Будто новых сил Грозный царь набрался, как по весне в четвертый раз женился. Очень уж возрадовался, когда церковный собор ему четвертый, Господи прости, брак разрешил. Дочь коломенского боярина Колтовского Ивана взял. Даже именем своим любимым наречь велел — Анна. Дочь его любимую, царевну, так звали: померла в одночасье. На радостях старшему сыну и наследнику, царевичу Иоанну Иоанновичу, жениться в первый раз дозволил — на сродственнице боярина Годунова.