Александр Селисский - Трофим и Изольда

История, одолев Гутенберга, двинулась к телевизионным сериалам, но тогда ещё, слава Богу! – до них не дошла.

Гремела музыка – испанская гитарная быстрая. Марта ритмично двигалась по ковру, и Трофим любовался ею. Любовался, а не просто смотрел и Марта понимала это, видела, чувствовала. Шла через такт, затягивая движения, как пловец, одолевающий сопротивление воды. Пластика её была пластикой крупного тела: чуть ленивая, мягкая, будто катается внутри ртутный шарик, не встречая угловатостей или резких поворотов. Марта шла, покачивая бёдрами, узкие кисти, чуть шевелясь, отсчитывали ритм и жили в нём. Глаза, прикрытые наполовину веками, всё равно огромны. Она скользила – не ходьба уже, но ещё и не танец. Или всё-таки танец?

Менуэты и мазурки прошедших столетий были точно расписаны. Известные заранее фигуры в определённом порядке разом по команде распорядителя, как на параде выполняли танцующие. Согласно регламенту. Регламент был в танцах, в карьере, в сословной принадлежности. Дворянин танцевал менуэт, крестьянин плясал трепака. Первый мог стать маршалом или епископом, второй трактирщиком или бродячим актёром. Никогда наоборот. Ну, почти никогда. Сословный регламент в редчайших случаях нарушался – танцевальный, кажется, нет. Позже в мир явился вальс, а на государственную службу разночинцы. Это казалось концом истории, а было началом нового времени, предвестием небывалого смешения сословий и чудовищного, сладострастного, развратного аргентинского танго. У человека менуэтных времён танго вызвало бы, пожалуй, инфаркт, называемый тогда «разрыв сердца». Его потомки лечат разрыв сердца, называемый теперь «инфаркт», а танго видится им строгим, даже чопорным. В нынешнем танце каждый сам придумывает фигуры, которые хочет и может выполнить. Танцуют в зале, в комнате, на чердаке. В современном доме чердака может и не быть? Тогда на плоской крыше. В парке, на пляже? Пожалуйста! Костюм годится любой: фрак, пиджак, тужурка, джинсы, шорты. Плавки? Тоже сойдут. Танцуют втроём, вдвоём, в одиночку, а также большим, дружным коллективом. Если коллектив не очень дружный, всё равно танцуют. Никто ни от кого не зависит и распорядитель, там, где он есть, занят тем же и вместе со всеми. Можно танцевать в такт, можно и через такт. Важен характер музыки, если вы захотите с ним считаться и ваше настроение. Многое можно сказать о сегодняшнем человеке, увидев его танцующим. Танец свободен, можно сказать демократичен и это прекрасно. Но как потеря несёт в себе приобретение, так и приобретение содержит потерю. Потерял танец былую торжественность. Жалеть ли об этом?

Вытянув вверх кисти, Марта медленно опускала руки, прикрывая лицо предплечьями, потом локтями, потом ладонями. Когда и ладони опустились ниже подбородка, тряхнула головой, и вперёд упали волосы. Она любит закрывать часть лица. Волосами, шарфом, воротником-стойкой. Рукой. Зачем? Молчит. Молчать она тоже любит. Стоит, чуть раскачиваясь. Понял? Нет? Догадывайся.

Трофим потянул её к себе, и она легко поддалась, опускаясь на ковёр. Воин так же из-под руки смотрит на них. Губы русалки приоткрыты, язык пошевеливается там, в глубине...

Марта поднялась и стоит у стены. Слушает музыку. Трофим по-прежнему лежит на ковре – длинный. Взял в руки стопу Марты. Целует медленно, долго. Борода щекочет ей пятку. Марта, смеясь, пробует отбиться – он не отпускает. Целует левую потом правую так же долго. Ставит их рядом на ковёр, кладёт сверху голову. Музыка гремит испанская гитарная быстрая. Воин смотрит, не отрываясь.

Услышав, что в двери поворачивается ключ, Марта приподняла стопу и осторожно сдвинула его голову на ковёр. Опять засмеялась и так же, ногой, толкнула. Он откатился, но не встал. Теперь валялся вверх лицом и раскинув руки. Костя, не уверенный, что его услышат, долго кашлял в прихожей, что-то перетаскивал, шумел. Наконец, вошёл в комнату. Оценил происходящее и – стал на голову. Свечкой. Развёл ноги, закружился медленно. Музыка смолкла, и Марта негромко запела. Простую мелодию, вроде колыбельной. У неё был низкий голос, слишком мощный для маленькой комнаты. Она пела, смотрела на них и улыбалась. Трофим тоже улыбался. И улыбался Костя, стоя на голове.

3.

Корабль светился, как хрустальный графин. Манил комфортом кают, ласкал подогретой водой бассейна, дышал площадкой для солнечных ванн, гремел оркестром. Всё это великолепие, увенчанное сине-бело-золотым капитаном, покачивалось на ленивой воде Чёрного моря – днём зеленоватой, к вечеру красной и, соответственно названию, чёрной в южной ночи. Море шептало, рокотало, пело и ни разу не раздался его устрашающий рев. Корабль шёл медленно и плавно, справа до горизонта светилась вода, по левому же борту тянулись горы, дальние отроги заснеженного Кавказского хребта здесь, у моря приглаженные и мирные. Их вершины от солнца порыжели, склоны оплешивели и горы были похожи на старых облезлых верблюдов, караваном идущих навстречу кораблю по самому берегу, обходя небольшие скопления белых домов, рассеченных улицей. Где домов много, кораблю полагалась короткая стоянка. Все сходили на берег размять ноги, почувствовать землю, осмотреть достопримечательности – последнее особенно влекло туристов с палубными билетами. Палубные бодро карабкались по каменистым тропам, громко распевая: