Давид Малкин - Король Шломо

И, глядя в пол, король Шломо добавил:

– А может, не получил бы никогда.

На засухе несчастья в Эрец-Исраэль не кончились. Вконец разладились отношения с Цором. Это случилось в разгар переговоров, на которых Шломо в благодарность за помощь при строительстве Храма отдал царю Цора двадцать городов в Галилее. Когда Хираму I вздумалось осмотреть эти города, они его разочаровали. «Кавул!» – сказал Хирам, что означало на бетисском диалекте цорского языка: «Так себе, ничего особенного». И хотя советник Ахишар от имени короля Шломо на тех переговорах даже признал за Цором прибрежные города в долине Акко, Хирам I всё равно ворчал. Никто тогда ещё не знал, что дело вовсе не в городах. К царю подбиралась смерть, и болезнь разъедала его тело.

Прекратились и совместные с цорянами плаванья в Офир, доставлявшие золото в казну Ерушалаима. А король Шломо теперь нуждался в пополнении казны, чтобы содержать новые военные гарнизоны в построенных на севере крепостях: в Нижнем Бет-Хороне, Баалате и Тадморе. В поисках средств король Шломо принял советы Ахишара и Завуда повысить налоги на привозимое в Ерушалаим оливковое масло и увеличить дань с завоёванных Давидом стран, что оказалось весьма несвоевременным, так как годы выпали засушливые.

Как-то в Дом леса ливанского пришёл Бная бен-Иояда.

– Я допросил бунтовщиков из северных племён, – сказал командующий. – Как ты думаешь, кто дал им оружие и посоветовал отделиться от Ерушалаима? Наш друг Хирам I, царь Цора!

– Что поделать, – вздохнул король Шломо.

Командующий побагровел.

– Страна разваливается! Что ты оставишь Рехаваму?! – вырвалось у него.

– Храм, Бная. Дом, где человек будет разговаривать с Богом.

– И скажет Богу, что король Шломо разорил страну, унаследованную им от Давида.

Командующий поклонился и, не оглядываясь, вышел.

«Состарился наш король. Наверное, он исполнил всё, для чего был предназначен, и ему уже нечего делать среди людей», – думал Бная бен-Иояда.

Король Шломо перестал слушать писца. Ароматические веточки в жаровне, стоявшей неподалёку, издавали приятные запахи, да и одежда Шломо была пропитана благовониями. Одежда… И вдруг он вспомнил о рубахе, которая была на нищем Шимоне, сидевшем в Овечьих воротах под пронизывающим ветром. Какая там рубаха – тряпьё!

«Завтра, – сказал себе Шломо, – я откроюсь нищему, позову его к себе в дом, мы усядемся возле очага с чашками подогретого вина и будем долго беседовать».

– Ты опять позвал меня, Коэлет, – сказал Храм. – Какую мудрость ты собрал?

– Что пользы человеку от всех трудов его? – начал король Шломо. —

Род уходит, и род приходит, а Земля остаётся навеки.

Восходит солнце, и заходит солнце,

и на место своё стремится,

чтобы снова взойти <���…>

– Всё так, – подтвердил Храм. – Но Бог предназначил тебя для другого.

– Для чего? – спросил Шломо.

– Думай, – велел Храм. – А сейчас читай дальше. Что ещё ты заметил, Шломо?

– Кружится, кружится на бегу своём ветер,

и на круги свои возвращается.

Бегут все реки к морю, но море не переполняется <���…>

Всё – одна маета <���…>

Никому не хватает слов,

не присытятся очи тем, что видят,

слухом не переполнятся уши.

Что было, то и будет,

и что творилось, то и будет твориться,

и нет ничего нового под солнцем <���…>

Нет памяти о прежних поколениях и о тех, что будут, не останется памяти <���…>

– Суета сует, – согласился Храм. – Всё – суета.

Король Шломо продолжал:

– Видел я все дела, что делаются под солнцем,

всё это – тщета и ловля ветра!

Кривое нельзя распрямить,

и чего нет – нельзя исчислить.

Сам себе я сказал так:

«<���…> Много видело сердце моё мудрости и знания.

Так предам же я сердце тому,

чтобы мудрость познать,

но познать и безумье, и глупость».

– И что же ты понял? – спросил Храм.

<���…> Что и это – пустое томленье,

ибо от многой мудрости много печали,

и умножающий знанье умножает скорбь.

– Суета сует, – повторил Храм. – Всё – суета. Но ты поделись своей мудростью с людьми.

Под утро шкура сползла, и король Шломо проснулся оттого, что замёрзло плечо. Заныла поясница, Шломо скривился от боли, но всё же поднялся. Благодаря Господа за ещё один подаренный ему день, он дотащился до миквы, вошёл в неё и окунулся.