Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая

— Урус бляс? — спросил обрадованный Клин.

— Урус карашо. Москва карашо. Наша дядя большой бояр на Москва. Государь карашо, любим. Казак карашо! — выпалил Каспулат Муцалович и в знак дружбы похлопал Клина ладонью по спине.

— Черкес карашо! — в лад ему ответил Ерема. — Урус, черкес — кунак. Бик якши кунак!

Князь, может быть, поддержал бы еще разговор, но тут Шикур-Дайчин стал расспрашивать послов про Москву, про царя, про донских казаков. Ерема был вынужден отвечать тайше и оставить своего собеседника. Говоря с тайшой, Ерема сказал, что царь тоже любит птичью потеху. Шикур-Дайчин велел принести в шатер своего любимого ловчего орла. Когда поднесли птицу на руку тайше, все сбились толпой посмотреть ее ближе, и тут-то Степан задержался и оказался позади всех, наедине с Каспулатом Муцаловичем.

— Крымский посол едет, — внезапно сказал Каспулат. — Зовет Шикур-Дайчина воевать на казак…

— А тайша? — спросил Разин.

— Тайша указал Чумпаку крымца стречать, — еще тише ответил черкес. — Чумпак дары шибко любит, — поспешно добавил он и в то же мгновение вмешался в толпу, чтобы вместе со всеми подивоваться на любимую птицу Дайчина.

Когда орла унесли, князь Каспулат оказался рядом с самим тайшой и больше уже не подошел к казакам…

После пира Степан рассказал Ереме и Пинчею о разговоре с черкесским князем.

— Нехристи, черти! Нас держат в шатрах, а с крымцами торговаться про наши головы мыслят! — возмущенно воскликнул Ерема.

— Когда Чумпак любит подарка, давай я подарка таскаю! — предложил Пинчей. — Чего подарка жалеть, когда голова спасать надо!

Степан послал сыну тайши свою дареную крестным саблю, чеканенную серебром и с бирюзой в рукояти рыбьего зуба.

Час спустя Пинчей возвратился с саблей в отдарок.

— Чумпак говорит: «Скажи: казак любим», — сообщил Пинчей. — Ближний бояр Чумпака, Тупей, меня в гости звал нынче, велел еще подарка таскать. Чумпак шибко подарка любит.

Степан снял с пальца добытый на войне перстень с большим смарагдом, который звал «волчьим глазом», и отдал Пинчею. Ерема подумал и от себя подкинул отложенные на случай десять собольих шкурок. Поздно вечером у входа в шатер послышался шорох. Пинчей тихо кашлянул и выскользнул из шатра наружу…

Прошел час, другой. Послы не могли заснуть от волнения. У входа опять покашлял Пинчей, как змея вполз в шатер и улегся на кошмы рядом с послами.

— Тупей сказал, завтра крымска посол прискачет. Чумпак велит подарка давать. Подарка даем, то калмыцки люди крымска посол резать буди…

— Кто же режет послов, как можно?! — отозвался Степан.

— А ты, Стенька, молчи, — одернул Ерема. — Посольское дело в степях особо: если крымец прежде нас подарки даст, то «калмыцки люди казаков резать буди», — с насмешкой сказал он. — Так, что ли, Пинчейка?

— Так, так, Еремка! — согласился Пинчей.

— Стало, кису развязывай, — заключил старый Клин. — Чего же он хочет в подарок?

— Полсотни рубля, — сказал толмач.

— Торговый народ — кочевые княжичи, — усмехнулся Ерема. — Скажи ему: десять рублей даю, а как зарежет крымских, так и еще прибавлю. Да чтобы резал без мешкоты, покуда они подальше в степи.

В темноте, кряхтя, Клин звякнул деньгами, чуть слышно считал и через лежащего между ними Степана передавал Пинчейке.

Пинчей безмолвно на брюхе выскользнул из шатра.

— Стало, крымских послов поджидал Дайчин, жирный дьявол. Цену хотел набить своему союзу, — сказал Ерема. — А сынок подкузьмил.

— Не обманет, чаешь? — с опаской спросил Степан.

— А что ему за корысть. Крымцев зарежет — от них богатство пограбит, и с нас серебро — ему же. А с крымцами им казаков воевать не ходить. Они друг дружке ни в жизнь не поверят…

Казаки лежали молча, укрывшись войлоками и шубами. За шатрами свистел степной ветер, шуршал холодным песком. В ночи послышался топот многих копыт. Ерема молча толкнул Степана. Оба прислушались к топоту табуна, утонувшему в свистах и шорохах непогожей ночи…

Пинчей возвратился только к утру. Подполз и улегся рядом со Степаном.

— Где был? — шепнул он.

— Кумыс пил, калякал, — сказал толмач.

— Смотри, Иван, ты не изменное ль дело какое затеял?

Толмач перекрестился.

— Моя казак. Моя баба, дети живут в Черкасске. Какой измена. Моя крещена душа… Ей-боха!

За шатром с утра слышались шум, крики, свист…

Дядя тайши, старый знакомый послов, военачальник, с огромным брюхом и бабьим голосом, пришел звать послов к тайше для беседы. Казаки с поспешностью подымались. Но когда стали выходить из шатра, увидели, что у Пинчея платье в крови.