Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

Федоров озадачил Степана: до сих пор Разин считал, что к нему на службу съезжаются в его войско, а тут выходило, что ему же служат по разным далеким уездам… Может, еще и в самой Москве найдутся, что скажут: «Разину служим»… Вот тебе на!

Разин благодарил атамана за службу и велел его казакам выдать жалованье из своей казны — из напойных денег, взятых в саратовском кабаке…

— Какую нам далее службу править в уездах укажешь? — спросил Федоров. — Мыслю — на Пензу отселе пойти.

Степан вспомнил вчерашний свой разговор у костра с красавцем Максимкой, который просился в Пензу.

— Как делали, так и впредь творите: побивайте дворян по дорогам и в вотчинах, домы их жгите без всякой пощады, хлеб делите между деревень и уезды вздынайте на воевод и бояр, — сказал Разин, отпуская Василия Федорова.

«Погляжу, как станут они без казаков побивать. А может, и правду сказал тот малый! Голос народа — ведь божий голос!» — подумал Разин.

Герасим Знобуша, крестьянин вотчины князя Юрия Олексиевича Долгорукого, сидел в кабаке с площадным подьячим. Уже третий день «площадная крыса» проедал собранные Герасиму на дорогу мирские деньги — жрал пироги с вязигой, с грибами, с луком и яйцами, с печенкой и — как его не разорвет! — с кашей, с капустой, пил водку и уговаривал крестьянского ходока писать челобитную своему боярину.

— Ведь, мил человек, ведь, мил человек, мы не раз уже писали всем миром. Ведь вот она, мил человек. Сам ты грамотен — чти, что боярин на отповедь нам отповедал.

Мужик достал из-за пазухи смятый, затертый, видно, по многу и многу раз читанный лист.

Кабацкий грамотей с любопытством читал: «…на боярской пашне… повсядни, в неделю по шесть ден… по нашим грехом, оскудели… не поспели посеять во благовремении, и потому, попущением божием, на наших крестьянских нивках кругом недород… рожь побило травою… пить-есть нечего, и едим траву… Повели, государь, приказным своим и старостам отпустить нас кормиться по окольным вотчинам, а на твоих, государь, винокурнях мы вовсе загинем…»

И на другом листке краткий и вразумительный боярский ответ, скрепленный крепким немилостивым словцом:

«…Какая на вас, сукины дети, там пропасть пришла, не сдохнете на боярина потрудиться. Лошадь во всю жизнь траву жрет и воза возит. А то воровство и нестатное дело, чтобы боярской работы бегать, и прикащик плутает, что вас отпустил ко мне с челобитьем».

Князь Юрий Олексиевич не соблазнялся посевами конопли и льна, не заводил прядильных и ткацких станов, ни будных майданов. Его доходом был, как и дедовским, хлеб, с той только разницей, что все свои земли он обрабатывал барщинным трудом, на который его крестьяне были должны отдавать шесть дней из недели.

Боярин продавал хлеб, а в последние годы часть хлеба стал пускать на вино. На его винокурнях, также за барщину, должны были работать все те же крестьяне. Несколько раз всем миром молили они у князя пощады, но суровый их господин был непреклонен, считая их челобитные баловством.

Тайно собравшись на сход, крестьяне решили дерзнуть к государю. Бросили жребий, кому податься в Москву. Все знали, что челобитчика может ждать беспощадная, злая судьба. Жребий выпал Родиону Комолому, вдовому отцу пятерых ребят. Герасим его пожалел. Куда им остаться еще без отца — ведь мало ли что стрясется! Он взялся пойти охотником вместо Родьки. Старуха мать плакала.

— Что выть-то! Фомка дома останется, да и батя не старый, еще потрудится. Покуда я не женат — и идти. Не робят сиротить за мирское дело! — сказал Герасим, собираясь в Москву.

Мир держал его сборы в тайне. Приказчик его не пустил бы. Теперь там считалось, что «Гераська сбежал». И боярин не думал, что беглый его крестьянин сидит в кабаке в Москве недалеко от его боярского двора, куда не раз привозил из вотчины «столовые обиходы» — собранные с крестьян яйца, мясо, мед, масло, сало, предназначенные для боярского стола…

— Ить, мил человек, не пропасть нам теперь! Напишешь боярину — и опять скажет то же. Уж ты испиши, как я умоляю. Никто не проведает; на кусочки порежь меня — не скажу! — уверял Герасим.

— Безумные люди вы! Мысленно ль дело писать «туды»! Да хотя бы я исписал, ну как ты пошлешь, кто отдать дерзнет?!

— Об том не твоя забота — уж я человека сыскал, кто сумеет отдать, — уверял Герасим.

— Деньжишки напрасно лишь истеряешь, обманет тебя, не отдаст — немысленна дерзость такая! — твердил площадный ябедник, не забывая при этом выпить еще чарку вина и закусить куском говяжьего студня и пирогом.