Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

Разин понял, зачем персы не слали своих послов для размена пленных.

Пока беглец вел рассказ, совсем уже рассвело.

С моря ударило три отдаленных выстрела, за волнами стали видны паруса двух стругов.

– Иван идет! – радостно крикнул Еремеев.

Все толпой сошлись к берегу. На острове ожило все. Позабыв все болезни, люди лезли из ям, ковыляли к морю...

На розовой пене волны летели на парусах два струга и несколько казачьих челнов. Слышно было, как загремели цепи якорей. С одного из стругов стали сгружать в челн что-то тяжелое.

– Эге-ей! Что там нашарпали-и?! Не трухменска ли царя полонили?

– Тащите царицу сюда-а!.. – закричали с берега повеселевшие пленники моря.

Но из челнов не отвечали и молча гребли к острову. На отмели выскочили в воду и погнали передний челн на руках по песку.

Вся толпа казаков пошла им навстречу.

– Черноярец, батька, поранен трухменской стрелой. Рана пухнет. Мыслим, что с ядом змеиным, – мрачно сообщили казаки, прибывшие с моря.

Разин кинулся к Черноярцу.

– Помирать мне приходит, Степан Тимофеич, – сказал Черноярец. – Хлеба привез я, сала, да сыру, да овечек живых... да воды ключевой полета бочек. Невольников русских двадцать пять человек отбили. Стрелами поранило троих моих казаков – все пропали... а я вот все жив... да, видать, не осилю...

Степан помрачнел. Он взял руку Ивана и так сжал, что хрустнули косточки...

Казаки разгружали воду и хлеб. Резали овец и варили мясо, разливали кружками воду. На острове было шумно. Все ожили, даже запели песни.

– Ты бы, Ваня, крови парной испил. Пользует кровь, – как ребенка, просил Черноярца Разин.

Тот усмехнулся. Подумал, что никогда раньше не слышал в Степановом голосе ласки.

По приказу Разина принесли теплой овечьей крови. Черноярец поднес ко рту и оттолкнул ее. Попросил воды.

Ко вздувшейся покрасневшей ране приложили парную печенку, Иван сорвал ее.

– Горит, – сказал он, – все равно помру...

Разин сидел возле него у себя в землянке, не коснувшись еды и питья. Когда все заснули после еды, зашел Сергей и сказал, что выслал в море челны с дозором. Разин снова остался один возле раненого.

– Душно. Ветра нет. Вынесли б на море... Скоро помру, – прошептал Черноярец. – Казачку мою Серафиму да доченьку Настю, Степан, не забудь... не забудь... как помру...

– В семидесяти кораблях идет на нас шах, – сказал Разин, – а ты – помирать от стрелы... Погоди. Вот я с персиянцами шутку надумал. Как мы шаха побьем – то и домой. Ты от радости вспрянешь. Постой помирать, – просил он, уверенный в том, что радость целит раны.

Разин поднял Ивана и вынес его на берег моря. Солнце палило, но ветер летел из влажных просторов и освежал.

– Синь-то какая! – прошептал Черноярец. – Краса!..

– Солнышко ить, Иван, всему дает силу. Попытаем – откроем на солнышке рану. Может, тебе ее исцелит...

Черноярец взглянул на Разина, и снова усмешка скользнула из-под усов в густую русую бороду.

– Что ж, открой, – согласился он.

Рана была у самого сердца. Края ее были синие, вздутые и блестели... Взор Черноярца начал тускнеть. Сухим языком облизнул он губы.

– Испить? – спросил Разин, поднося ему воду ко рту.

– Голова горит, а сердце холодное стало. Кончусь, должно быть, Степан, не осилю яду... А мне бы жить! На Дон бы мне воротиться к моей Серафиме, к Настюше... да вместе с тобой казачью державу строить... Вольный край... как в бабкиной сказке про остров Буян, на коем всяк всякому равен... остров... Буян... Яблоки золотые, вишенье, как самоцветные каменья... а люди живут князьям неподвластно...

Черноярец закрыл глаза.

– Вот ты и постой кончаться-то, – убеждал Степан. – Мне ведь как без тебя-то казачью державу ладить?! На Дон воротимся, сковырнем старшину, Волгу, Яик и Запороги с собой подымем... Вот будет остров Буян!

– Темниц там нету и татей... По правде живут... – лепетал Иван.

Веки его опухли и стали похожи на толстую огуречную кожуру. Голос делался тише и тише.

Разин сидел над ним до заката. Иван все был жив. Изредка он шевелил губами, приподняв опухшие веки, взглядывал, как раненая лошадь, с жалобой и словно с укором, но больше не мог уже ничего говорить.

Кудрявые волосы Черноярца, русые, еще молодые, не тронутые сединой, были мокры от пота, и завитки их прилипали ко лбу. Широкая курчавая борода торчала вверх, как будто Иван нарочно ее подставил уходящему солнцу, высокая, широченная грудь неровно и резко вздымалась хриплым дыханьем. Большие крепкие руки лежали вдоль тела, скованные бессильем.