Генрик Сенкевич - На поле славы

— Какие времена? Говори, не скрывай!

— А вот влюбился я так, что прямо ноги подкашиваются.

— А я, ты думаешь, не влюбился? — воскликнул Лука.

— А я? — подхватил Матвей.

— А я? — кончил Марк.

Ян хотел им что-то ответить, но сразу не мог, потому что у него началась икота. Он изумленно вытаращил глаза и уставился на них так, точно видел их в первый раз в жизни.

Наконец гнев выразился на его лице.

— Как, собачьи сыны! — воскликнул он. — Вы хотите встать поперек дороги старшему брату и лишить его счастья?!

— Ой, батюшки! — отвечал Лука. — Так что же из этого? Разве панна Сенинская — майорат, который должен принадлежать только старшему брату. Мы все дети одного отца и одной матери, и если ты нас так обзываешь, то оскорбляешь этим своих же родителей в гробу. Каждый волен любить!

— Каждый, но не вы, потому что вы должны уважать старшего!

— Что же, нам всю жизнь слушаться лошадиного ума? А?

— Брешешь, нечестивый, точно пес!

— Ты сам брешешь. Ибо Иаков был моложе Элиазара, а Иосиф, самый младший из братьев, значит, ты порицаешь Святое Писание и идешь против веры.

Прижатый к стене этими аргументами, Ян не сразу нашелся, что ответить, а когда Матвей упомянул еще о Каине, как о старшем брате, он совершенно потерял голову.

Гнев все более овладевал им. Наконец он начал искать правой рукой саблю, которой, впрочем, не было у его бока.

И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Марк, сидевший все время, приложив пальцы ко лбу, словно выкапывая оттуда какую-то мысль, не воскликнул вдруг громким голосом:

— Я самый младший из братьев, я — Иосиф, значит, мне и принадлежит панна Сенинская!

Все остальные моментально повернулись к нему со сверкающими от возбуждения глазами:

— Что? Тебе? Тебе? Ах ты, гусиное яйцо, ах ты, соломенная кукла, лошадиная болячка, пьяница, пропойца… Тебе?!

— Заткните глотки, раз так стоит в Писании?!

— В каком Писании, пентюх ты этакий?!

— Все равно в каком, когда так написано! Сами вы перепились, а не я! Но тут вмешался в спор Станислав Циприанович.

— И не стыдно ли вам, шляхтичам и братьям, затевать такие ссоры? — проговорил он. — Так-то вы соблюдаете братскую любовь? И из-за чего вы ссоритесь? Ведь панна Сенинская не гриб, который тот и положит в корзинку, кто первый найдет его в лесу. Знаете ли вы, какой обычай существует у пеликанов? Не будучи ни шляхтой, ни даже просто людьми, пеликаны из родственной любви во всем уступают друг другу, и когда не наловят рыб, то кормят друг друга собственной кровью. Вы вспоминаете покойных родителей ваших, но они ведь там заливаются слезами, видя несогласие сыновей своих, которым они, верно, совсем другое завещали при своем предсмертном благословении. Уж им там и радость небесная не в радость и глаз не смеют поднять они на четырех евангелистов, именами которых назвали вас при крещении.

Так говорил Стах Циприанович и, хотя вначале ему было немного смешно, но по мере того, как он говорил, он все больше сам проникался своей речью, ибо и сам за компанию был немного навеселе. В конце концов, братья, растроганные его речью, все четверо расплакались, а старший, Ян, воскликнул:

— Ох, убейте меня, ради Бога, но не называйте Каином!

Тогда Матвей, упомянувший прежде о Каине, бросился ему в объятия.

— Братец, палачу меня за это отдать надо!

— Проети, а не то я лопну от горя! — вопил Лука.

А Марк вставил:

— Я брехал, точно пес, против заповедей.

И братья начали обниматься. Но Ян, вырвавшись, наконец, из объятий братьев, сел вдруг на лавку, расстегнул жупан, разорвал рубаху и, обнажив грудь, заговорил прерывающимся голосом:

— Вот вам! Как пеликан!.. Сосите мою кровь! А остальные еще сильнее зарыдали:

— Пеликан! Настоящий пеликан!.. Клянусь Богом! Пеликан!..

— Берите панну Сенинскую!

— Твоя она, ты ее и бери!

— Пусть берут младшие!..

— Никогда! Этого не может быть!

— К черту!

— К черту ее!

— Не хотим ее!

И вдруг Лука хлопнул себя по бедрам так сильно, что отдалось во всей избе.

— Я знаю! — воскликнул он.

— Что ты знаешь? Говори, не скрывай!

— Пусть ее берет Циприанович!

Услышав это, остальные братья вскочили со своих мест, — так им пришлась по сердцу эта мысль, и окружили Циприановича.

— Бери ее, Сташка!

— Этим ты примиришь нас!

— Бери, если ты нас любишь!

— Сделай это для нас!

— Да благословит тебя Господь! — кричал Ян, вознося глаза к небу и протягивая руки над его головой.

А Циприанович покраснел и стоял, с удивлением повторяя: