Явдат Ильясов - Черная вдова, Ильясович

Он влез на обломок стены, чтоб лучше увидеть всех. И чтоб всем было лучше видно и слышно, как и что скажет тюрк Бекнияз.

Разве они забыли, что говорил Курлагут? Чингиз татар, соплеменников кровных держит впроголодь. Судите, каково у них рабу. Пинает каждый кому не лень. В глаза плюет. Предков бранит. А ты – терпи. Молчи. Кланяйся. И так – всякий день. Год. Три года. Десять лет. Пока не околеешь.

Ползай у навозных куч, плачь да хнычь, вспоминая былое, детей, родную хижину. Нет! Рабство – не жизнь. И даже не смерть. Хуже.

Да, их и тут притесняли. Но сейчас – сейчас-то они свободны. Кто над ними? Нет никого. Сами себе господа. Он только и вздохнул всей грудью, как сюда, к Бахтиару, попал. Один беспокойный, тревожный, опасный, зато привольный нынешний день не променяет на пятьдесят прожитых лет.

Прожитых? Нет. Провороненных. Потерянных, пройденных вслепую. Уж лучше в разбой уйти. Хоть и недоброе это занятие, да все веселей, чем прозябание. Подумайте – шагу не мог ступить по собственному усмотрению! Зато сейчас – что хочет, то и делает. Жил скотиной – хоть умрет человеком.

– Берегитесь, люди! – предупредил Бекнияз. – Смотрите, не прогадайте. Не дадут передумать. Бахтиар умер. На кого вы свалите вину, если и теперь ошибетесь?

Курбан – запальчиво:

– Умирай себе на здоровье! Но людей не смущай. Верно, братья?

– Верно, верно! Правду говоришь.

Бекнияз – с холодным спокойствием:

– Хорошо. Не буду смущать. Сколько с вами возиться? Не дети. Достаточно вас улещал Бахтиар. Что проку? Идите. Сдавайтесь. Я остаюсь.

– Я тоже, – заявил Джахур.

– Что? – рассердился Курбан. В кой-то веки Айхан отнесся к нему по-серьезному, без смеха, без шуток обидных. Даже подпал под влияние его крикливых речей. Теперь, когда Курбан, так сказать, всплыл с грязного дна кверху, добился уважения, сам поверил в свою значительность, ему не хотелось, конечно, расставаться с подобием власти над шаткой толпой, добытым в спорах с Бахтиаровой кликой.

Опять собьет упрямый кузнец с толку всех этих людей, готовых окончательно подчиниться трубачу. Джахур – человек не последний. К нему прислушаются.

– Тоже хочешь умереть? – уязвил соседа распаленный Курбан.

– Нет. Жить хочу. Потому и остаюсь.

Трубач разинул рот.

– Как это понимать?

– Так и понимай.

– Нет, сосед, не увиливай! Растолкуй.

Курбан скинул халат. Ох, жара. Вдруг Джахур отыскал хорошую лазейку? Старый подземный ход вконец разрушило взрывом, зато, может, нашелся другой? Тогда, конечно, и сдаваться ни к чему. Зачем лишний раз искушать судьбу, если есть иной путь. Тогда плевать на айханцев, пусть сдаются. Лишь бы кузнец взял Курбана с собой. Взял? Лишь бы лазейку показал. Тогда и без Джахура можно обойтись.

– Ведь убьют! – пристал он к Джахуру, стараясь уже подмазаться к нему. – Убьют, если останешься. Или – как?

– Постараюсь уцелеть.

– Бекниязу нечего терять. Все потеряно. А ты – ребенка ждешь. Забыл?

– Помню. Из-за него и остаюсь.

– Как же ты думаешь его спасти?

– Руки есть, голова – на плечах. Буду драться. Спасу.

– Э! – Курбан разочарованно махнул рукой, натянул халат. – Ты все храбришься. Точно петух. Ладно, оставайся. Пожалеешь.

– Не пожалею.

– И я остаюсь, – сказал Уразбай.

– И я, – сказал Салих.

– И я, – сказал Три-Чудака.

– Оставайтесь, – вздохнул Курбан. – Джахур глуп. Вы – люди без роду, без племени. Одни на свете. Кому вы нужны? У меня – сын и жена, и я хочу их спасти.

– Я не пойду с тобой, – услышал он за спиной.

Обернулся. Умар? Вот это удар.

Умар, тонкий и длинный, как медная отцовская труба, с бескровным лицом, черным пухом над белыми губами, отвернул голову, чтоб не видеть яростых родительских глаз, произнес негромко, испуганно – но отчетливо:

– Я – с ними.

– Что-о? – округлил глаза и рот изумленный Курбан. – Ты-то чего тут ищешь, сухой фитиль?

– Мне… – Умар исподлобья взглянул на трубача, отодвинулся к Джахуру, – мне стыдно, что у меня… такой отец.

Курбан ахнул.

– Как ты смеешь?! Я тебе уши сейчас оборву, кости переломаю! Эй, Кумри, чертова тварь! Ты где? Иди сюда, стерва. Слышишь, что говорит это собачье отродье?

– Перестань! Не трогай. – Женщина с силой оттолкнула Курбана, ринувшегося к сыну. – Иди своей дорогой. Я тоже остаюсь.

– Ты? Вы оба пойдете со мной! Или я брюхо тебе вспорю, дрянь несчастная, так твою мать.

– Заткнись. Не пугай. Надоело.

– Да ты что, свихнулась? Мужу перечишь? Кожу сдеру! И за это колченогое чудовище я отдал ее отцу три мешка отборной джугары.