Сергей Зарубин - Трубка снайпера

Отстреливаясь, солдаты перебежали к траншее. Бой шел до сумерек. А потом всем приказали отходить. Лейтенанта Козлова уже не было в живых, а его подчиненные расстреливали после­дние патроны. Вспышки, разрывы, крики… Номоконов попятился в глубь леса, в упор застрелил немца, выбежавшего из-за куста, забрался в густой ельник. Младший сержант был рядом – испу­ганный, без пулемета. Номоконов потянул метавшегося челове­ка к земле, прижал, успокоил:

– Не шевелись теперь, лежи. Ночью фашисты слепые, чай ва­рят, спят. Уйдем.

Всю ночь таежный следопыт вел Смирнова на восток, порой тянул его за руку. Шли осторожно: ощупывали деревья, прислу­шивались. Утром недалеко от проселочной дороги мгновенно вскинул винтовку Номоконов, в кого-то выстрелил. В новеньком рюкзаке гитлеровца, свалившегося вместе с велосипедом в канаву, оказались сигареты, хлеб и консервы. Младший сержант схватил автомат убитого, осмотрел магазин, полный патронов, прицепил к поясу гранату с длинной рукояткой, зашагал быстрее. Наверное, ему было стыдно.

– Теперь моя очередь, – сказал он. – Я пойду впереди.

– Правильно, – согласился Номоконов. – Теперь можно, ко­мандир, вали. С оружием чего в лесу зря шататься?

Вдвоем часто подходили к дороге, по которой двигались на восток немецкие войска, осматривались, выбивали цель. Сухо тре­щала очередь, гулко звучал винтовочный выстрел. Крутой вираж делал мотоциклист. Брызгало осколками ветровое стекло легковой автомашины. Или грузовик, случалось, останавливался. Выпры­гивали из кузова немецкие солдаты, открывали дверцу машины, с удивлением смотрели на шофера, вывалившегося к их ногам, густо били из автомата по канавам и деревьям, поливали длинными очере­дями бугорки земли, пни и кустарник.

Шли на восток четыре дня.

Не пришлось младшему сержанту Смирнову и солдату Номоконову опять переходить через линию фронта – она откатилась назад.

Туда же промчались немецкие легковые машины, покатили гру­зовики, потащились повозки. Послышались близкие орудийные вы­стрелы. А потом, все сокрушая, пронеслись танки с красными звез­дами на башнях.

Это было 16 августа 1941 года.

В тот день сидел Номоконов среди своих солдат, ел жирные щи, с наслаждением потягивал из кружки густой, черный чай. Вечером он разжег костер, в одиночестве долго сидел возле него, о чем-то думал. Подошел младший сержант Смирнов, расстелил шинель, улегся под деревом, но вдруг поднял голову. Закрыв глаза, Номоконов покачивался, говорил сам с собой, тихо тянул зауныв­ную мелодию.

– Вы чего, Семен Данилович? Молитесь?

– Нет, командир, – спокойно сказал Номоконов. – Это я песню вспомнил. Из нашего рода, старинную…

Номоконов раскалил проволочку, которой прочищал мундш­тук своей большой обкуренной трубки, и, шевеля губами, выжег на ее остове несколько точек. Легкие дымки взвились и растаяли в воздухе. Смирнов блаженно вытянул ноги, положил голову на ло­коть и отвернулся – мало ли что придет в голову человеку со скула­стым лицом, раскосыми, очень спокойными глазами. Младший сержант слышал слово «дайн-тулугуй», которое произносил Но­моконов, но не решился спросить, что значило оно: каменно стро­гим стало лицо солдата.

В середине августа 1941 года только что сформированная 34-я армия и часть сил 11 –и армии Северо-Западного фронта при актив­ной поддержке авиации нанесли внезапный контрудар из района юго-восточнее Старой Руссы в северо-западном направлении.

Тысячи солдат и командиров, выходивших из окружения, прим­кнули к частям, контратаковавшим гитлеровские войска. В красно­армейской книжке Номоконова отметили, что он имеет «тульскую винтовку № 2753, вещевой мешок, котелок и флягу с чехлом». Люди, к которым попадали документы пожилого солдата, катего­рически требовали идти туда, где одуряюще пахло лекарствами, где метались и бредили раненые. Гитлеровцы подтянули к месту прорыва крупные силы, завязались тяжелые бои, и Номоконову при­казали выносить с поля боя раненых и убитых. Немцы стреляли в санитаров из пулеметов, накрывали минами… Людям же с красны­ми крестами на сумках отвечать на огонь не полагалось.