Канта Ибрагимов - Учитель истории

Издали увидел Малхаз несущуюся бешеную, как создавшие ее люди, беспощадную волну. Завороженный, наверное, с минуту наблюдал он за сдачей стихии. Чуть погодя вспомнил, что не в бункере, бросился туда, а сил почему-то нет. Зато по закону сохранения энергии — сколько киловатт люди взорвали, столько и в волне, обрушилась она стремительно со страшной неукротимой силой, с высоченной волной. Малхаз сделал шаг, второй, больше не смог, что-то внутри надломилось, от страха коленки подкосились, упал он навзничь, и лишь прикрыл несчастную голову руками. А рокот нарастал, все тряслось, вихрь воздуха, а затем и сама волна дотянулась жадно до Малхаза, цепким, леденящим языком хищника обдала его, лизнула, в свою бездонную пасть потянула с прожорливостью, да та расщелина, что морщина матери — спасла. Попал в нее Малхаз, да так глубоко и прочно — сдвинуться не может, застрял, и это вновь его спасло, от повторного, не менее голодного языка растревоженного морского чудовища.

Сам Малхаз никогда бы не выбрался. Отчаявшись кричать — умолк; океан рядом, штормит, любой стон глушит, будто специально на людей сердит. А тут и ранние приполярные сумерки наступили. Смирился Малхаз с судьбой и даже улыбнулся сквозь слезы — родная земля не отпустила, как положено, в своих объятиях хоронит его. И было совсем темно, когда луч фонарика забегал над головой, из последних сил он крикнул. Лица Степаныча он не мог видеть, но по голосу, и тому, как орошалось его лицо, знал — подполковник сквозь слезы, как родного спасал его. И отвел в свой дом, на свою постель уложил, и лишь потом, когда страсти, казалось, улеглись, без угрозы сказал:

— А ключ-то в дверях забыл?

— Зинаида Павловна дала.

— Я Зинку всегда дурой обзывал; дочь коммуниста-генерала, а набожной была. Теперь я понимаю — она всегда была права. Иди сюда, — он позвал Малхаза в комнату Андрея. Странное дело — одна плита полностью обвалилась и прямо на кровать юноши. — Если бы не поступил, приехал бы и спал бы Андрюша здесь…

— Нет, был бы в бункере, — логически пытался мыслить Малхаз.

— В том-то и дело, плита упала позже, когда наступила ночь, … и после этого, без особой надежды, я стал тебя искать… Фу, вроде, атеистом был, а в миг в Бога поверил, — и он обнял Шамсадова, — спи, отдохнуть тебе надо, бледный весь.

Наутро, после проведенной совместно ночи под одной крышей, Шамсадов встал первым, тихо хотел выйти.

— Малхаз, постой, дело есть.

Шамсадов насторожился, голос Степаныча, вроде, не груб, да и радости в нем нет.

— Ничего не спрашивай. Это вопреки положению. Исполнить последнее пожелание умерших, я три дня с собой ношу, — Степаныч достал пачку пронумерованных фотографий с 1431–1440, — Просили за упокой их душ помолиться…

— А что они так худы, скелеты?

— Сильное облучение… Юнцы, совсем юнцы, ровесники Андрюши, — схватился за голову Степаныч. — Что-то я ничего не пойму!

— А что тут понимать — у сильного всегда бессильный виноват.

— Ну, ведь были массовые казни, бандитизм и прочее-прочее.

— Было, все было, — взял фотографии Малхаз. — И пусть истина всегда где-то посередине… А из двух спорящих — виноват умный. И пусть независимый суд, а не кучка вооруженных головорезов с обеих сторон решают судьбы людей, тем более, заблудших несовершеннолетних.

— Не знаю, не знаю! — вскочил Иван Степаныч. — В последнее время в моей голове полный кавардак, ничего не пойму, — он жадно выпил полный стакан воды, и чуть отдышавшись, не глядя в сторону Шамсадова, твердо. — От принципов не отступлю: помогать тебе не буду, но и мешать не намерен… Как сказала бы Зина — все в Божьих руках!

И когда Малхаз уже был на улице, Степаныч вышел вслед, и очень тихо:

— Тчамсадов, у меня уже предписание на руках, через две недели уплываю, а до этого, … того … свиней.

— Спасибо, — так же тихо ответил Малхаз.

Этой информацией он уже владеет, и надо выяснить еще одно — самое основное; и хотя Степаныч нейтрализован, все равно времени в обрез, но сейчас не о себе надо подумать, а об убиенных юнцах.

Долго Малхаз совершал принятый религиозный обряд, слезы сами по себе текли, и одна печаль, а кто по нему молиться будет, и кто узнает, что он кончил жизнь здесь? От этих переживаний сердце, как и накануне, сильно защемило, так что он остаток дня провел лежа, вечером, в который раз полез в аптечку Зинаиды Павловны.

— Да-а, не сейчас бы твоему сердцу болеть, — выдавил Степаныч.

— Не болит, — свою улыбку постарался напустить Шамсадов. — Для профилактики, укрепляю.