Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Что? Опять не спишь? Мудришь? Ха-ха-ха! Знай, я и мой сын — предателями не будем, нас не купить, понял? Что, хочешь уплыть, под водой? Ха-ха-ха! Идиот! Кислорода на полчаса, батареек — максимум на двенадцать часов. И куда ты доплывешь? Тысяча миль до земли. В ледяной воде, в вечный шторм? Ха-ха-ха, плыви, мне какая разница со свиньями ты или без них — все равно рыбки сожрут. Можешь сейчас плыть, плыви. Боишься? … А поплывешь, поплывешь, как миленький, … когда я захочу.

В следующие три дня Степаныч не выходил, и не от того, что пил, а от бушующей стихии. Сплошной, как прутья жесткий и холодный, непрерывно хлестал ливень, а ветер — не ветер, ураган, просто валил с ног, не давал вздохнуть, и Степаныч лишь высовывался из двери и давал команды Шамсадову — «разгрузи вагонетку с отходами, покорми свиней, принеси мне пожрать, шифер с крыши унесло, протекает, лезь, твою мать и хуже».

А у Малхаза самого в жилище окна повышибло, тряпками кое-как проемы забил, это мало помогает, холодно, и он пока ночует в свинарнике, простужаться ему никак нельзя, кое-как болезнь отступает, малейший рецидив, и его планы — насмарку, просто жизни конец. Но оптимизма он не теряет, ждет удобного момента, больше полагаясь на судьбу, … не вышло.

Только-только распогодилось, едва застенчивое солнышко появилось из-за небесной, молочной пелены и ветер стих, прямо как по заказу. Хотел было Малхаз с утра поскорее разобраться с собратьями по несчастью и заняться своими делами (это не только с аквалангом), да не успел, всего на день, точнее на ночь. Замигала красная лампочка, и он все еще раздумывал, надеясь на авось, да прибежал Степаныч: — Что не видишь горит, бегом за мной!

— «Все-таки жалеет меня», — думал Шамсадов, поспешая за огромным подполковником, ощущая застоялый перегарный смрад.

Вновь Степаныч не мог набрать код, а руки дрожат, и он уже сам был в отчаянии, Шамсадов не выдержал, нервы сдали, оттеснил офицера, играючи, бегло набрал шифр. У Степаныча водянистые, вдоволь залитые хмелем и кровью глаза полезли на лоб, даже рот раскрылся, лицо вытянулось. Но ни слова не сказав, он вошел в бункер и обмер; силовой щит раскрыт, вся компьютерная оргтехника Андрея здесь.

— Вот ты гад! — нет, не крикнул, а очень тихо, шепотом выдохнул Степаныч, медленно развернулся. Не только мысль, но и движения его стали вялыми, заторможенными. И пока он попытался было что-либо предпринять, начался знакомый хлопающий подземный гул, все затряслось. Этот момент самый противный. В оцепенении, затаив дыхание, на полусогнутых ногах ждешь, но не томительно долго. Взрыв, каких ранее не было, другой направленности и мощи, швырнул обоих к стене; тучный Степаныч застонал, сползая. А рот его все так же открыт, и взгляд туда же, на силовой щит, а мысль от удара, видать, прояснилась.

— Тчамсадов, Малхаз, спаси, беги, трибунал под старость — забыл тумблер вырубить!

Молнией выскочил Малхаз из бункера. До домов метров пятьсот-шестьсот. Бежал он, земли не касаясь, боясь упасть от повторного толчка. Потом споткнулся, чуть не упал на месте, где дважды ходит каждую ночь — уже не щель, не расщелина в ладонь, а полуметровая страшная трещина. Но любоваться некогда. Побежал он дальше. Степаныч тумблер не отключил, а дом запереть не забыл. Да у Малхаза есть ключ, Зинаида Павловна на всякий случай дала, вдруг Степаныч с похмелья пожар учудит; а таблетки с демидролом он сам в аптечке нашел, в огромную бутыль с мутным, вонючим самогоном щедро побросал, и за это сам может поплатиться. Так и случилось. Тумблер он успел вырубить, и даже мечтал до бункера успеть, но здесь наверху, почему-то гула не слышно, и тряски он не заметил, наверное, оттого, что сам в беготне. И тут, как швырнуло его, прямо под стол, дом резко дернулся, качнулся, хрустнули стекла. Бросился Малхаз к выходу, первым делом глянул на океан — все, вроде, спокойно, как обычно, слегка штормит. А его сердце странно, бешено колотится, вот-вот выскочит, давит в виски, дышать не дает, впервые он почувствовал тяжесть одышки, боль в горле, в предплечье, и сил бежать просто нет, все внутри горит, распирает, давит.

Знакомый, разъяренный рев заставил его жить, принудил бороться. От мощного глубокого подземного толчка происходит сдвиг, обвал или разлом морского дна, вода резко смещается, и от сильного перепада амплитуд, где-то недалеко в океане зарождается гигантская волна, которая расходится, как снежная лавина со склонов, в две направленные стороны. В открытом океане эта волна не страшна, и даже слабо ощущается кораблями из-за большого периода интервала, а встречая мелководье, волна резко вздымается, ее фронт кипит, пенится, злится, и с огромной силой и энергией обрушивается на природу, в данном случае на породившую ее островную скалу…