Джералдин Брукс - Год испытаний

Том иногда работал на Сэма, поэтому я знала, что даже в лучшие времена он зарабатывал не больше пяти пенсов в неделю. Но нельзя же винить этих простодушных людей за то, что они стали жертвами мошенничества.

Я омыла царапины на теле ребенка, смазала их мазью, завернула его в чистую простынку, которую дала Элинор, прикрыла его сверху овчиной и положила в колыбельку. А потом взяла кастрюлю с мочой и вылила ее во дворе. Лотти попыталась было возражать, но я взяла ее за плечи и слегка потрясла.

— Смотри, вот мазь, — сказала я, протягивая ей банку. — Утром, если в комнате будет тепло, развернешь ребенка и оставишь его голеньким, чтобы тело проветрилось. Потом намажешь царапины мазью, как я это делала. Корми его получше и держись подальше от тех, кто болеет. Это единственное, что можно сделать, чтобы не подцепить заразу. А еще молись Господу Богу, чтобы он пощадил твоего ребенка. — Я вздохнула, так как она по-прежнему тупо смотрела на меня. — Хорошенько отмой кастрюлю, прежде чем будешь в ней что-то готовить. Налей в нее воды и прокипяти, поняла?

Она кивнула. По крайней мере это ей было понятно.

Выйдя от них, я споткнулась о камень и упала, сильно поцарапав при этом руку. Я поднялась на ноги, и тут мне в голову пришла такая мысль: почему все мы пытаемся переложить ответственность за свирепствующую чуму на кого-то невидимого? Почему мы все считаем, что эта болезнь должна быть либо испытанием, ниспосланным Господом Богом, либо происками дьявола? А может быть, она и не то и не другое, а просто болезнь, вещь такая же естественная, как тот камень, о который я только что споткнулась?

Я подумала, что, если мы не будем тратить столько времени на размышления о Промысле Божьем и о причинах, по которым он решил покарать именно нашу деревню, мы сможем лучше разобраться в том, как распространяется чума, и тогда наконец поймем, как от нее спастись.

Май мы встретили со смешанным чувством — надежды и страха. Надежду всегда испытываешь после длинной, тяжелой зимы. А страх преследовал нас потому, что мы знали: с наступлением тепла болезнь распространяется гораздо быстрее. В этом году сразу установилась прекрасная погода, как будто природа понимала, что мы не выдержим резких перепадов.

Но хотя мы и боялись распространения заразы, мы даже не предполагали, насколько стремительно это может произойти. Даже на лоне природы, в Каклетт-Делф, где мы собирались по воскресеньям, было заметно, что с каждой неделей наши ряды убывают.

Ко второму воскресенью этого месяца мы перевалили печальный рубеж: в земле покоилось столько же людей, сколько осталось в живых. И когда вечером я проходила по главной улице, я вдруг почувствовала, как на меня давят все эти призраки умерших. Я шла ссутулившись, прижав локти, как будто уступала им дорогу. Оставшиеся в живых боялись друг друга и скрытой заразы, которая могла таиться в каждом из нас.

Когда я смотрела на своего соседа, я невольно представляла его мертвым. Я думала: как же мы обойдемся без такого хорошего пахаря или такой искусной ткачихи? В нашей деревне не осталось уже ни кузнеца, ни каменщика, ни плотника, ни портного. Поля стояли заброшенными, дома опустели.

На каждого из нас страх действовал, конечно, по-своему. Эндрю Меррик, солодовник, выстроил себе хибарку на отшибе и жил там теперь со своим петухом, ни с кем не общаясь. Когда ему было что-то нужно, он пробирался к источнику и оставлял свой заказ. Он не умел писать и потому приносил, например, несколько зерен овса или хвост от селедки.

Некоторые топили свой страх в вине, а от одиночества пытались спастись при помощи неразборчивых связей. Но больше всех отличился Джон Гордон, тот, который избил свою жену в день гибели Анис Гауди. Он всегда был нелюдимым, так что никто особенно не удивился, когда ранней весной он и его жена перестали приходить в Каклетт-Делф. Так как они жили на самом краю деревни, я не видела Джона уже много недель. Его жена Урит мне как-то повстречалась, и мы с ней даже поговорили. Я заметила, что Урит очень исхудала, но то же самое можно было сказать и о большинстве из нас.

А вот Джон изменился просто разительно. Как-то вечером я отправилась к источнику, чтобы забрать мешок соли, который мы заказали для дома пастора. Уже смеркалось, так что я не сразу узнала в согбенной фигуре, ковылявшей мне навстречу, Джона. Хотя погода стояла холодная, он был голый до пояса, только вокруг бедер был намотан кусок материи. Он был как скелет — казалось, кости вот-вот прорвут кожу. В левой руке у него был посох, а в правой он держал кожаный кнут, на конце которого виднелись гвозди. Он поднимался по тропе, останавливаясь через каждые пять шагов, и хлестал себя этим кнутом.