Жюстин Пикарди - Дафна

А потом, уже утром, она взяла такси и отправилась назад в частную клинику, глядя на пыльные лондонские улицы под непрозрачным городским небом, натянутым туго, как кожа барабана, вбирающим в себя все вокруг, окружающим всех плотным кольцом, из которого никто не может вырваться.

— Мы все увязли в этом, — шептала она, подъезжая к клинике.

Она не хотела, чтобы ее там видели, и сама не желала никого видеть, когда поспешно выходила из такси, украдкой, опустив голову, как женщина, скрывающая какую-то позорную тайну.

Насколько легче было бы повернуть за угол и скрыться в городе, но Дафна заставила себя вновь подняться по ступенькам и войти в комнату Томми, тихонько затворив за собой дверь. Он лежал там же, где и вчера, растрепанный и неухоженный, словно оставив свою безупречную внешнюю оболочку в Букингемском дворце, скинув ее так же легко, как змея сбрасывает кожу. Она присела на стул у постели и взяла его левую руку, зажав ее между своими ладонями, так что могла ощущать его обручальное кольцо, пока говорила, стараясь, чтобы руки не дрожали, а голос звучал спокойно и мягко на фоне приглушенного гула лондонского транспорта по ту сторону закрытого окна.

— Прошлым вечером мне позвонили, — сказала Дафна, — и теперь я знаю почти все о твоем романе.

Томми молча взглянул на нее широко открытыми испуганными глазами, и она сказала:

— Не беспокойся, дорогой, я не хочу развода, надеюсь, и ты этого не хочешь. Нам просто надо все уладить между собой, верно?

Он по-прежнему молчал, а Дафна продолжала нанизывать одну банальность на другую успокаивающим голосом, который едва воспринимала как собственный.

— Нам пришлось жить каждому своей отдельной жизнью почти с самого начала, — говорила она, — Ты сразу же начал делать армейскую карьеру, нес службу за границей все эти долгие годы во время войны, выполнял свой долг, а я писала тебе письма, хранила огонь семейного очага. Потом ты получил эту великолепную работу в Букингемском дворце, такая высокая честь, мой дорогой! Я это понимала и так гордилась тобой, всегда гордилась! Но эта работа заставляла тебя оставаться всю неделю в Лондоне, а ты ведь знаешь: я не могу здесь работать — слишком шумно, слишком много суеты, невозможно привести в порядок мысли. Чтобы писать, мне надо находиться в Корнуолле, в Менабилли, иначе книги перестанут выходить и денежные поступления иссякнут. Но мы были так счастливы вместе и можем быть счастливы снова.

Он вздохнул, потом закашлялся — негромкий, сухой, жалостный кашель.

— Я люблю тебя, дорогой, — сказала она Томми, хотя в этот миг была переполнена отвращением.

— Я тоже тебя люблю, — сказал он, скорее даже прохныкал эти слова сквозь рыдания, и она испытывала к нему лишь презрение, потому что он вел себя как маленький мальчик, а не как мужчина: он утратил властную силу, присущую военному, именно то, что так увлекло ее в нем, красавце-майоре из гвардейского гренадерского полка, четверть века назад.

Она старалась не думать об их физических отношениях, об их полном упадке в последнее десятилетие, — они не говорили об этом ни сейчас, ни раньше. Ей было пятьдесят, ему — на десять лет больше: она допускала, что подобное случается, — это медленное угасание желания, истощение плоти… Бой Браунинг — такое у него было прозвище в полку, когда она впервые встретила его в 1932-м, и оно прилипло к нему, хотя мальчишеская красота с годами поблекла. Теперь и она шла по его стопам: молодость исчезала у них за спиной, все увядало.

Дафна не могла вынести еще одной ночи в Лондоне, зная, что спит в постели, где ее муж был со своей любовницей — среди тех же скомканных простыней, ее голова на тех же подушках, — зная, что это место хранит теперь их секреты, их слова нежности; она запихнула в чемодан свои вещи и взяла его с собой в частную клинику. Она гадала, будет ли чувствовать себя виноватой за то, что оставила Томми одного в своей комнате на верхнем этаже, и что подумают о ней врачи, узнав, что она бросила мужа в Лондоне. «Сэру Фредерику потребуется по крайней мере еще неделя полного покоя», — сказал, отведя ее в сторону, молодой доктор, сразу же как она приехала. А она знала, что сойдет с ума, если останется здесь с мужем, превратится в такую же, как и он, развалину, запертую на этом душном чердаке, где можно увидеть мельком лишь квадратик неба в окошке.

— Мне надо ехать домой, чтобы привести все в порядок, мой милый, — говорила она мужу, стараясь, чтобы ее голос звучал весело. — Я отменяю прием гостей в честь годовщины свадьбы — об этом можешь не беспокоиться, сосредоточься на том, чтобы хорошенько отдохнуть здесь, как следует отоспаться.