Жюстин Пикарди: Дафна

— Томми, — обратилась она к укрытому одеялом мужу, и когда он открыл глаза, они заполнились слезами.

Он рыдал, не в силах остановиться, его руки тряслись, голос дрожал. Она спросила, не объяснит ли он, что его мучает, но он не ответил, а потом прошептал:

— Не могу совладать с собой…

Она не поняла, что он имел в виду, и тогда он сказал:

— Я не в силах жить дальше, не могу, лучше бы мне умереть…

Он говорил, и струйки слез стекали по его лицу. Дафна никогда раньше не видела плачущим генерал-лейтенанта сэра Фредерика Браунинга, казначея герцога Эдинбургского, но титулы ничего не значили — ведь это был ее муж Томми. Узнать его было трудно: он весь вдруг стал каким-то жалким, слабым, как будто сморщенным, с жидкими волосами, лицом, похожим на пожелтевший пергамент на фоне накрахмаленных белых простыней. Дафна посидела с ним немного, но он так и не прекратил рыдания, и в конце концов она отправилась искать доктора, чтобы попробовать выяснить у него, что мучает Томми. Доктор оказался молодым человеком и, хотя не был лечащим врачом ее мужа, держался достаточно уверенно.

— Ваш муж страдает от очень серьезного душевного расстройства, — сказал он Дафне.

Она кивнула, словно была женщиной достаточно сильной, чтобы спокойно выслушивать такие новости, но голова ее вновь закружилась, нет, скорее ее сжало, как будто внутри было слишком большое давление, как будто нарушился баланс внешних и внутренних сил. Она пыталась уловить то, что говорил ей доктор: о нервном истощении, последствиях армейской карьеры Томми — участника двух мировых войн — и грузе ответственности за королевскую семью. Кроме того, он много пил — этому следует положить конец. Его печень сильно пострадала, но главная проблема… проблема в том… Сможет ли она с ней справиться?

Конечно, доктор не знал всего, как не знала и Дафна, по крайней мере тогда, в этих душных, лишенных воздуха палатах частной клиники, до тех пор пока не вернулась в квартиру Томми, его лондонскую берлогу, которую она оплачивала, как, впрочем, и все остальное. Не успела она вставить ключ в замок входной двери, как начал звонить телефон, словно дожидался ее, как будто кто-то наблюдал за ней и ждал ее приезда — своего рода засада. Минута или две потребовались ей, чтобы справиться с замком, но телефон все звонил — настойчиво, резко, и Дафна подняла трубку сразу, как вошла в прихожую, даже не зажигая лампу, хотя уже смеркалось.

— Алло! — сказала она, не желая называть свое имя, не зная, какой использовать титул на этой незнакомой территории.

— Это леди Браунинг? — спросил женский голос.

Дафна сказала: «Да», хотя и неуверенно, словно эта женщина могла обвинить ее в самозванстве и вторжении в квартиру Томми. Голос показался ей знакомым, но было как-то странно слышать его, словно она была персонажем одной из книг Дафны, внезапно ожившим на другом конце телефонной линии, но все же бесплотным. Дафна знала имя женщины, хотя не была с ней толком знакома, — они встречались однажды на балете в Ковент-Гардене, год или два назад, когда она была неким размытым пятном из лондонской жизни Томми. Но Дафна ощутила опасность даже тогда, во время этой единственной встречи, и нарекла ее про себя Снежной Королевой, как одну из балерин, которую они видели на сцене в тот вечер, — неотразимо, завораживающе красивую для тех, кто подвергался действию ее чар, но при этом холодную сердцем, обращающую в лед все вокруг нее. Дафна не сказала тогда этого Томми или кому-то еще — это прозвучало бы слишком по-детски, как будто балерина заставила ее ощутить себя ребенком, пусть даже и недоверчивым, и, зная этот тип женщин, отметила про себя, что с ней надо держать ухо востро.

Голос в телефоне звучал монотонно, несколько покровительственно, отчасти напоминая Дафне манеру речи ее матери, когда та сердилась на дочь, — что было тому причиной, Дафна, будучи ребенком, до конца не могла понять.