Олег Михайлов - Генерал Ермолов

С этого момента Кутузов, называясь главнокомандующим, покорился обстоятельствам, которые оказались сильнее его, объявлял по армии даваемые ему приказания и оставался простым зрителем событий.

В марше от Кремса до Ольмюца подполковник Ермолов в схватках с французами не участвовал. В самом начале перехода Кутузов отрядил его конноартиллерийскую роту вместе с кирасирским полком навстречу идущей из России колонне, а затем приказал находиться в арьергарде Милорадозича.

Теперь Ермолову, как и всей русской армии, предстояло испытание, самое тяжелое с начала кампании.

Конноаргиллерийская рота Ермолова, приданная дивизии генерал-майора Уварова, двигалась навстречу противнику.

Марши были спланированы столь странно, что редко заканчивались раньше полуночи. Колонны в пути пересекались по нескольку раз и перерезали одна другую. В темноте на изрезанной оврагами и ручьями топкой местности приходилось то кого-то опережать, то пропускать, доверяясь сбивчивым командам австрийского колонновожатого. Ермолов не мог знать точных намерений начальства, но общая молва была такова, что Кутузов не согласен с мнением государя и австрийцев — идти на Наполеона.

Пушки ползли в темноте, выдавая себя лишь характерным медным звуком да запахом пальников. Ездовые шепотом материли австрийцев всякий раз, когда лошадь с хлюпаньем оступалась в ручей или застревало колесо лафета. Ермолов ехал сбоку колонны, думая о том, что судьба по-прежнему неблагоприятствует ему.

Правда, главнокомандующий выделял Ермолова и оказывал ему всяческое внимание. Завистливые штабные офицеры даже окрестили Алексея Петровича «L'enfant gate du general» — «баловнем генерала». Но злобный и мстительный Аракчеев продолжал преследовать подполковника. Несмотря на лестную характеристику, которую Кутузов дал Ермолову, граф Алексей Андреевич нарочито дарил свое покровительство другим. Тут Алексей Петрович еще раз почувствовал, как тяжко быть в опале у сильного начальника.

— Он и то считает за благодеяние, что, утесняя невинно, не погубляет… — пробормотал Ермолов.

— Что, что? — переспросил ехавший рядом Горский.

— Ничего, брат Харитоныч, это я сам с собою… Небось оттого, что никак не дождусь сражения…

— Говорят, Алексей Петрович, — тихо и торжественно сказал подпоручик, — что француз повсюду отступает, уходит. Силы-то сколько собралось у нас! Верно, Бонапарт почуял, что зарвался…

Да, по всей армии шел слух, будто Наполеон избегает боя и предпочитает ретироваться.

— Пока своими глазами не увижу, ничего не скажу, Харитоныч, — еще не вполне расставшись с мучившими его мыслями, отозвался Ермолов. — А в эдакой тьме разве что разглядишь?.. Выдумали же эти австрийцы столь нелепые марши!..

— И как на грех, земля потеет, преет, — задумчиво проговорил Горский. — Недаром мученик Гурий пятнадцатого ноября на пегой кобыле проехал… Вот и ростепель наступила…

Колонна медленно поднялась на вершину пологого холма.

В разрывах тумана нечасто замерцали неприятельские огни.

— Вона цепь передовой стражи… Может, верно, уходят?.. — рассуждал Горский.

Ермолов молчал, вглядываясь в темноту, и ему стало казаться, что виднеются отблески разгоравшегося зарева. Он протер глаза, отгоняя мираж. Но мало-помалу свет начал распространяться на обширное пространство, и все — Ермолов, Горский, батарейцы внезапно увидели огромное число французских биваков и движение великого множества людей.

Вся подошва холма, на вершине которого стояла конная батарея русских, жила, шевелилась. Приветственные крики неслись над синей массой солдат, поднимавших вверх пуки зажженной соломы.

Это французы приветствовали объезжавшего их биваки Наполеона и клялись отпраздновать победой наступающую на другой день годовщину его коронования…

В темноте Ермолова с трудом отыскал дежурный офицер — генерал-майор Уваров вернулся из главной квартиры.

Участник русско-шведской войны 1788 — 1790 годов и польской кампании, тридцатишестилетний Федор Петрович Уваров был храбрым рубакой. Но он никак не мог разобраться в диспозиции, нанесенной на нескольких листах, с трудными названиями селений, озер, рек, долин и возвышений и столь запутанной, что запомнить все не было никакой возможности. Ермолов попросил было списать ее, но Уваров и того не мог позволить: сей мудреный документ надо было прочитать и понять еще многим начальникам. Ясно было одно: назавтра предстояло атаковать неприятеля.