Руфин Гордин: Василий Голицын. Игра судьбы

Но в них не было воображения. Того любовного воображения и смелости, изобретательности, которой была щедро наделена царевна. Они были безмолвными и покорными куклами. Царевна была тигрицей, вырвавшейся из клетки. Во всех смыслах. И в его объятиях, и на поприще правления. Она была свободна с боярами в Грановитой палате, находчива в своих ответах и суждениях. И бояре — то было дивно — чуть ли не стлались перед ней.

Много было разговоров об ордынском гнездилище — Крыме. Софья смело рассуждала о нем. Она говорила, как воин: татарове не устоят перед христианским воинством, даже если то будут не соединенные силы либо русских и цесарцев, либо русских и поляков. Разумеется, С его, князя Василия, голоса.

Крымчаки сильно досаждали Руси. Это была незаживающая язва. Князь вынашивал мысль о походе на Крым. Он по-одному вызывал к себе послов польских, цесарских, брауншвейгских. Желал бы стать во главе соединенного войска. Полководцу надобен здравый смысл — и только. И никакого особого таланта. Было бы многочисленное войско, конное и пешее, был бы добрый обоз со многими пушками. По ландкарте вымерять путь, вымерять тщательно и к тому ж избрать весеннее время года, когда не палит солнце, когда молодая трава щедро устилает землю и листва дерев еще не потемнела, а радует глаз светлой и свежей зеленью.

Да, ему достанет предприимчивости и смелости. Зима — досадное время года, князь не жаловал ее. Он любил движение, любил ожившую природу во всей ее необыкновенной переменчивости, смену пейзажей. Зима была печальна для глаза. Снежная пелена устилала землю однообразным белым покрывалом.

Не то весна. В ней все свежо и живо. То выпорхнет из-под ног птица, то зверек выбежит стремглав, воздух напоен дивным ароматом. И неведомая радость теснит и теснит грудь. Все, все живет, жизнь в каждой травинке, в каждом деревце, как оно ни мало. А деревья-великаны требуют к себе почтения. Они — стражи природы. В них — ее сердце, ее дух.

Князь уже видел себя во главе войска. Смогут ли ордынцы противостоять его организованной рати, разумным повелениям ее предводителя, регулярству и новым приемам действий. Они рассеются при первом появлении российского воинства. Можно ль в этом усомниться? Он, князь, знает, как вести наступление, каков должен быть строй — граф де Невиль, как оказалось, был искушен в новом военном порядке и изрядно просветил его.

Можно только пожалеть, что французский король Людовик, этот самодовольный властитель, которого отчего-то именовали Солнцем, словно он и в самом деде мог озарить землю и своих подданных, решительно уклоняется от союза с Русью и, более того, состоит в дружбе с турецким султаном. Князю казалось это странным, французское войско победоносно, оно не имеет соперников в Европе, во главе его стоят искусные полководцы. Франция выиграла Тридцатилетнюю войну. Габсбурги, дотоле царившие в Европе, были унижены. И германские земли, принадлежавшие им, были отняты французами. Людовик XIV поименовал себя кроме всех других титулов христианнейшим королем.

И этот христианнейший состоял в комплоте с анти-христианнейшим султаном. Князь не мог этого принять.

Надобно было теперь заполучить согласие казацкого гетмана Самойловича присоединиться к противу татарскому союзу. Тут надобен был искусный переговорщик. Таким виделся князю думный дьяк Емельян Украинцев.

— Поезжай в Батурин, — попросил его князь, — да скажи ему, что без казачьей помощи мы орденское гнездо не выжжем.

— Гетман Самойлович упрям, — возразил дьяк, — мне он известен. Тягостно с ним вести дело.

— Знаю, — согласился князь. — Запорожцы переметнутся к тому, кто более даст. Они как на качелях: то к полякам, то от них, то к нам, то от нас, то к султану, то от него. Надобно, Емеля, перетянуть качели в нашу сторону. У тебя сметки да силы достанет.

— Что ж, Василий, коли так — поеду.

Князь как в зеркало глядел, и говорящее отражение гетмана увидел. Явился к нему Украинцев, стал вести прелестные речи. А гетман ему в ответ;

— Для чего ноне с турком да с татаром войну начинать? Мир мы хранили, слава Богу. Ежели пошлют к великим государям римский цесарь да польский король послов своих да станут призывать их идти войною на турок да татар, то им можно отказать: великие-то государи заключили с басурманами мир без всякого посредства и теперь его разрывать негоже — никакой тому причины нету. А ежели они сами зачали войну, то пусть сами и расхлебывают, а великим государям то неведомо.