Натан Эйдельман: Грань веков

Исторический парадокс заключался в том, что де­кабристы отрицали систему просвещенной свободы, их породившую. Уже не раз говорилось, но повторим, что одним из самых значительных итогов послепетров­ского столетия был тип прогрессивного, культурного человека – в основном из дворян; то были лучшие пло­ды двух или трех «непоротых» поколений, ибо не могли явиться из времен Бирона и Тайной канцелярии ни Саблуков, ни Пушкин, ни декабристы.

Это был тот замечательный социально-исторический тип, которого не заметил Павел. Тот круг (куда более широкий, чем декабристский), которым основаны и ве­ликая русская литература, и русское просвещение, и русское освободительное движение. С ним связано все лучшее, что заложено в России XVIII – XIX вв.

Это были люди, длительное время укреплявшие власть своей поддержкой, соучастием, но постепенно отходившие в оппозицию, в липших людей, в революцию. Не углубляясь в схоластическое мудрствование «что было бы, если бы…», выскажем мнение, что в слу­чае победы Павла над заговорщиками, в случав его длительного царствования развитие «пушкинско-декабристского» просвещенного слоя задержалось бы, оста­новилось. Это имело бы, полагаем, неизмеримые послед­ствия для истории страны и народа. Александровская четверть века (независимо от воли тогдашних верхов) все же настолько укрепила, закалила тонкий слой об­разованной, мыслящей России, что его уже не могли уничтожить последующие «заморозки»:

Генеральное направление российского просвещения, разумеется, не определялось одним или несколькими событиями, но были такие ситуации, которые как бы экзаменовали, испытывали на прочность…

Назовем в этой связи три важные, хотя и качест­венно неравноценные даты: 1801, 1812, 1825 гг. Они как бы ускоряют историю, «подгоняют» события (не­даром Ланжерон говорил о «трех веках», прошедших на его глазах с 1790-х по 1820-е годы).

Первая из дат резко обозначает старинный дуа­лизм – «такое рабство при таком просвещении». Во­прос о возможных исторических путях не решен, но остро поставлен.

1812 год необыкновенно раздвигает границы просве­щенного самосознании, выявляет огромную силу всей нации, показывает, что историю делает отнюдь не узкий, элитарный круг. Декабрист В. Ф. Раевский однажды стихотворно выразил то, что происходило в 1812 г. с целым общественным слоем, поколением:

Третья дата – 1825 год. Число дворян-заговорщиков ненамного больше, чем в 1801-м, но идея, цель, раз­мах будто «заимствованы» у 1812-го: не дворцовая ре­волюция, но освобождение миллионов! Не конфликт дворян с «первым дворянином», но первое сильное столкновение российского просвещения с системой, в рамках которой оно вызрело.

В. И. Левин; заметил, что «перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой»

11 марта в этом смысле как бы на грани между «лег­костью» 1741 и 1762 гг. и неимоверной трудностью 1825-го. Переворот 1801 г. был много труднее, рискованней, чем прежние; были моменты, когда дело, ка­залось бы, висело на волоске. И все же социальная изоляция Павла «отсутствие у заговора глубоких, «ко­ренных» целей преобразования – все это было зало­гом «неминуемого» успеха. В этом было главное от­личие тогдашних событий от декабристского дела и следующих этапов освободительной борьбы…

Субъективное представление «людей 11 марта» о своей исторической роли, было, впрочем, много шире, нежели объективные результаты. Часто употреблялись формулы «тираноборство», «освобождение от рабства», «подвиг Брута»…

Однако эти слова были лишь символом определенных намерений, оценкой того направления, куда шел век, но не большинство участников заговора.

В то же время ранний, «утробный» этап Дворянской революционности, преддекабристские элементы совре­менные исследователи находят у молодых московских свободолюбцев, идеология ко­торых сложно, противоречиво осваивала политические события 1796 – 1801 гг.

Многими чертами 11 марта 1801 г: – еще событие ушедшего XVIII столетия, но современникам и потом­кам придется не раз задуматься и над странной, тра­гичной, противоречивой фигурой Павла, и над удивля­ющей, страшной исторической логикой заговора – «бесславные удары», падающие на «увенчанного злодея», и над тем, что постепенно новый смысл приобретают такие, например, важные, старые идеи и слова, как тирания, рыцарство, революция, народ.