Алла Панова: Миг власти московского князя

Кое–кого из ратников, разомлевших от тепла, сразу сморил сон, другие, достав запасы съестного, возбуж­денно обсуждали сражение. Сотники собрались у кост­ра, разведенного у княжеского шатра, и тоже говорили о сече.

Сотня Клима, не впутываясь в завязавшуюся на бе­регу битву, пустилась за отходящими отрядами про­тивника, и теперь он во всех подробностях возбужден­но рассказывал князю, как бежали литвины, как ста­рались скрыться в лесу и уходили с дороги в чащу. Михаил молча слушал рассказ, с благосклонной улыб­кой глядя на воина, опьяненного одержанной победой. Панфил, сотня которого сцепилась в жестокой схватке с несколькими десятками отчаянных храбрецов, а сам он получил от громилы–литвина страшный удар в пле­чо булавой, слушал рассказчика без восторга и, когда тот кончил говорить, спросил:

— А сам‑то в лес чего не сунулся? Побоялся, что ли?

— А чего я там не видал, — ответил резко Клим.

— Дубина! Неужто не понимаешь, что дело, всеми нами начатое, вы не довершили.

— Почему ж это не довершили? — вступился за друга Протасий, раздраженно сжимая кулаки. — Гна­ли литву далече. По–твоему, выходит, надо было до Смоленска их провожать?

— Я такого не говорил, — прохрипел Панфил, — но, думаю, по лесу следовало их поискать да побить. А так утекли они, как вода меж пальцев. Скажешь ли, где и когда они соберутся?

— Чего тут говорить, — со злостью в голосе отве­тил Клим, оскорбленный словами и тоном старшего по возрасту сотника, которому он не мог при князе отпла­тить тем же, — в свои земли ушли. От нас отпор полу­чили и теперь не скоро сунутся.

— Поглядим, сильно ли мы их напугали, — отве­тил Хрипун и стал поудобнее устраиваться на валеж­нике, демонстративно готовясь ко сну. Про себя он удивлялся тому, что князь не поддержал его и не вы­сказал своего мнения. Панфил отказывался верить в то, что князь не понимает, как опасен недобитый враг.

На странные звуки, доносившиеся из глубины ле­са, стража, выставленная для охраны отдыхавшего по­сле сражения войска, обратила внимание слишком по­здно. За разговорами пригревшиеся у костров люди не расслышали хруста ломающихся веток, не насторожи­лись от громкого фырканья занервничавших отчего‑то лошадей, а когда кто‑то решил отойти за деревья по нужде и заодно проверить, не подобрался ли зверь к коновязи, было уже поздно.

Раздавшийся в предрассветной тишине, нарушае­мой богатырским храпом, сдавленный крик прозву­чал, кажется, громче боевого рога, звуки которого на­полнили морозный воздух мгновением позже. Лишь немногие из княжеского войска успели схватить ору­жие и добежать до коновязи.

Михаил Ярославич, проснувшись затемно, лежал с закрытыми глазами и думал об отце, о братьях, о Ма­рии. Все вроде бы до сего дня в его жизни складыва­лось неплохо, и нынешняя победа еще более упрочила его положение. Однако беспокойство, которым напол­нялась душа князя каждую весну, снова подкралось к нему, заставив вспоминать страшные испытания, выпавшие на его долю в отроческие годы.

Неожиданно смутная тревога охватила Михаила. Он приподнялся на локте, замер на миг, весь обратив­шись в слух, но ничего подозрительного не услышал. Мгновение–другое он медлил, не зная, как поступить, а потом решительно протянул руку к лежащей рядом кольчужной рубахе и, облачившись в доспехи, отки­нул полог походного шатра…

Протяжный звук рога слился со страшными звери­ными криками, которые исторгали умирающие кня­жеские ратники, пытавшиеся голыми руками при­крыть себя от секущих ударов мечей, от тяжелых па­лиц, с отвратительным хрустом разбивавших не защи­щенные шеломами головы. Многие воины так и не проснулись в то страшное утро. Однако было немало и тех, кто смог быстро прийти в себя после неожидан­ного нападения литовских полков, вступил в бой и до последнего вздоха боролся за свою жизнь.

Князь успел оседлать чью‑то лошадь, в испуге мета­вшуюся между обезумевших от беспомощности людей. Решимость седока будто бы передалась бедному живот­ному, и лошадь безропотно повиновалась князю. Все его мысли теперь были о том, как уцелеть самому и вы­вести оставшихся в живых людей из этого пекла.

Загородив щитом грудь, Михаил размахивал мечом направо и налево, отбиваясь от наседавших литвинов. В кратких промежутках между ударами он пытался раз­глядеть хоть кого‑нибудь из своих за врагами, которые успели заполнить весь лагерь и уже выплеснулись на бе­рег Протвы, откуда слышался перезвон мечей. На мгно­вение он увидел совсем рядом окровавленную макушку Прокши. Стащив с коня какого‑то литвина, тот пытался взгромоздиться на его место, но конь, как назло, не давал­ся чужаку. Мельком заметив копье, направленное в могу­чую спину великана, князь открыл рот, чтоб крикнуть, предупредить, но копье, которое держал такой Же могу­чий, как Прокша, литвин, пробив кольчугу, уже воткну­лось в тело владимирца. Князь распахнутым ртом вобрал в себя воздух и что есть силы рубанул по плечу наседав­шего справа рыжеволосого молодца, который, взмахнув руками, тут же повалился на лошадиный круп.