Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Этого звѣрства, этой жестокости отъ такихъ же, какъ онь, интеллигентыхъ юношей онъ никакъ не ожидалъ, не понималъ и не могъ съ этимъ примириться.

Пока Юрочка раздумывалъ, къ нему съ закинутой на ремнѣ за плечо винтовкой подошелъ партизанъ-гигантъ.

— Позвольте представиться, партизанъ Волошиновъ.

— Партизанъ... Кирѣевъ, — запнувшись и сконфузившись, потому что Юрочкѣ его новое званіе было еще непривычно, промолвилъ онъ, пожимая протянутую руку и восхищенными глазами глядя на мощную фигуру юнаго красавца.

— Вы изъ новичковъ? — ласково глядя своими яркими, темно-синими глазами въ лицо Юрочки, спросилъ Волошиновъ.

— Да... Я сегодня въ первый разъ... — застѣнчиво улыбаясь, отвѣтилъ Юрочка.

— Ну что, весело? Правда?

Волошиновъ добродушно подморгнулъ глазомъ и кивнулъ головой по направленію убитыхъ, обтирая клѣтчатымъ платкомъ разгорѣвшееся, потное, улыбающееся лицо и взъерошенную, съ густыми, черными кудрями, голову.

— Весело, — согласился Юрочка.

— А я съ перваго дня въ отрядѣ Чернецова. Молодчага — Чернецовъ.

— Да, — искренно подтвердилъ Юрочка, вспомнивъ рѣшительное лицо есаула и внуши-тельно сверкнувшую въ его рукѣ шашку передъ началомъ боя.

— Мы ихъ постоянно бьемъ, но ужъ очень много этой пакости. Такъ и прутъ все оттуда, съ Воронежа.

— Вы — не казакъ? Не изъ насихъ?

Волошиновъ опять подморгнулъ и послѣднія слова произнесъ, копируя евреевъ и усмѣхнулся, снова показавъ свои необыкновенной бѣлизны, прекрасные зубы.

— Нѣтъ. Я изъ Москвы.

— Реалистъ?

— Нѣтъ, классикъ.

— Я тоже классикъ, только-что окончилъ Новочеркасскую Платовскую гимназію и задѣлался студіозомъ. Но эти подлецы и доучиться не даютъ. У васъ есть папиросы?

— Я не курю, — отвѣчалъ Юрочка и очень пожалѣлъ, что не имѣлъ папиросъ, а потому и не могъ исполнить просьбу такъ понравившагося ему Волошинова.

— Ахъ, жаль, — хлопая себя по карманамъ и озираясь по сторонамъ поверхъ головъ ходившихъ между трупами партизань, замѣтилъ Волошиновъ. — Я въ этой суматохѣ потерялъ свой портабакъ и никакъ не найду... Должно быть, въ вагонѣ забылъ.

— Ну и ловко били вы сегодня красныхъ. Сколько прикончили?

— Сегодня... пятерыхъ, — просто отвѣтилъ онъ. — Я ужъ не считаю. А вы?

Юрочка застыдился. Онъ почувствовалъ какую-то внутреннюю неловкость.

— Не помню... кажется, одного пырнулъ... въ вокзальчикѣ... съ черными руками...

— Все шахтеры... сволочь...— съ крайнимъ презрѣніемъ отозвался Волошиновъ и на лицѣ его появилась гримаса брезгливости. — Трусы, драться не умѣютъ, а лѣзутъ... Еще стрѣлять туда-сюда, бьютъ въ бѣлый свѣтъ, какъ въ копѣечку, а какъ дѣло до штыка, какъ бараны подъ обухъ... Кастрюковъ, есть папиросы? — обратился онъ къ проходившему мимо круглолицему, сѣроглазому партизану.

— Есть... — не вынимая закуренной папироски изо рта, которую, попыхивая сѣрымъ дымомъ, онъ сосалъ съ особеннымъ наслажденіемъ, отвѣтилъ тотъ, пріостановившись и вытаскивая изъ кармана шинели кожаный, смятый, надорванный по шву портсигаръ. — На! Это большевистскія. Когда надысь у нихъ подъ Звѣревой поѣздъ отбили, такъ тамъ чуть ли не цѣлый вагонъ однѣхъ папиросъ было. Я и набралъ себѣ. Кончаются... Послѣднія... Закуривай.

Волошиновъ, прикуривъ и жадно затянувшись, цѣлымъ клубомъ, и двумя струями выпуская дымъ одновременно изо рта и изъ ноздрей, продолжалъ:

— Надо побольше отправлять къ праотцамъ этой погани, потому что не знаешь, когда твоя очередь. Нынче двухъ-трехъ выведешь въ тиражъ, а завтра, смотришь, и тебя укокошатъ. По крайней мѣрѣ, знаешь, что жизнь тооя прошла не даромъ... дорого имъ обошлась. Онъ еще разъ затянулся и продолжалъ:

— Когда я записывался у Чернецова, я тогда же рѣшилъ: убью десятокъ, а тамъ пусть убьютъ и меня. Не жаль будетъ. До десятка отправленныхъ на тотъ свѣтъ съ приложенiемъ моей руки давно сосчиталъ и бросилъ. Надоѣло. Не стоитъ. Все равно, свое дѣло сдѣлать, теперь я сверхъ комплекта живу, чей-то чужой вѣкъ заживаю. Убьютъ — не жалко.

Все это Волошиновъ сказалъ съ крайней серьезностью, прищуривая отъ дыма свои лучистые глаза.

— А много ихъ? — спросилъ Юрочка.

— Да если бы хоть въ двадцать, въ тридцать разъ больше, чѣмъ насъ, все какъ-нибудь справились бы. А то вѣдь не успѣешь покончить съ одними, смотришь, въ другомъ мѣстѣ новые появились. Покончишь съ этими, опять въ третьемъ скопляются... И такъ и мотаемся. И откуда этой мрази столько наплодилось? Каждый день бьемъ, бьемъ и никакъ не перебьемъ. И все оттуда, изъ Россіи… Недаромъ, у насъ на Дону говорятъ: «Русь могучая, кишка вонючая»...