Николай Брешко-Брешковский - Принц и танцовщица

Субъект, не взглянул на счет, небрежно швырнул крупную бумажку и, получив сдачи, оставил такой крупный «пур буар», что лакей забыл даже поклониться, так его это ошеломило. Задорное мальчишеское желание пересидеть субъекта овладело Ренни Гварди. И, вооружившись терпением, — пожалуй, это было нетерпение — он сделал вид, что углубился в вечернюю газету.

Своим образом действий Гварди достиг цели. Субъект нервничал, если он вообще мог нервничать. Во всяком случае, он гримасничал, думая, что презрительно улыбается, барабанил пальцами по столу и, раздавив в пепельнице до половины только докуренную сигару, потребовал новую, тотчас же за нее заплатив.

Ренни Гварди надоела эта комедия, и он ушел. Ушел так стремительно, что субъект растерялся, упустив момент последовать за тем, за кем он шпионил.

Читатель вправе, давно уже вправе полюбопытствовать, где же происходит завязка нашего романа? В какой стране, в каком городе?

Город этот — Париж. Отель, где Ренни Гварди не мог уплатить двухнедельный счет — отель «Фридланд» на авеню того же названия. Ресторан, где обедал Ренни Гварди почти лицом к лицу с большеголовым брюнетом — один из ресторанов, приютившихся на пляс Маделен. Итак, Париж.

Добавим еще: весенний Париж, когда Булонский лес не так прозрачен, как зимой, и когда все больше и больше устремляется в этот лес по широкому Bois de Boulogne автомобилей, колясок, пешеходов, всадников и всадниц.

Всякий, хоть раз побывавший в Париже, знает о существовании цирка Медрано. Теперь, в послевоенные годы, осталась одна только вывеска, фирма. Да и фирма в конце концов исчезла. Одна цирковая «династия» уступила свое место другой династии. Медрано сменил Гвидо Барбасан. Семидесятилетний Гвидо Барбасан, сухой и тренированный, как жокей, с той лишь разницей, что старый Гвидо на целую голову был выше самого высокого жокея, ибо и самый высокий жокей никогда не больше самого среднего обыкновенного человека.

Гвидо Барбасана никак нельзя было представить без трех вещей: сдвинутого набок лоснящегося цилиндра, монокля на старомодной черной тесемке и сигары. Так и шутили про него: Гвидо состоит из цилиндра, монокля и сигары.

Но в этом не было не только ничего смешного, а наоборот, как раз все это шло Барбасану и было в стиле его фигуры, в стиле человека, взращенного с малых лет цирковой атмосферой.

Вот и сейчас, в своем кабинетике, — стены сплошь покрыты афишами и плакатами, — сидя за столом, одетый во все черное, дымил он сигарой. В глазу твердо угнездился монокль, а в сверкающий цилиндр старого Гвидо можно было смотреться, как в зеркало.

Визави Барбасана — их разделял письменный стол — сидел Альбано, режиссер, он же управляющий труппой, бывший клоун, маленький, с годами ожиревший человек, с подвижным, пухлым, мягким, словно изжеванным лицом.

— Подвел, еще как подвел, — сетовал Гвидо на Андре Андро. — И дернуло же его пойти на этот дансинг… И что за хамство бросать на пол корки. Ведь это же свинство.

— Свинство, господин директор, и даже большое, — согласился Альбано. — Публика теперь такая пошла. Разве можно предъявлять требования, мало-мальски строгие требования? Надо сознаться: после этой войны все реже и реже встречаешь воспитанных людей. Ворвалась улица. Но нам-то нисколько не легче от этого сознания. Самый искуснейший хирург — не Бог и в два-три дня, увы, не поставит на ноги бедного Андре Андро. А между тем наездник высшей школы необходим, хоть тресни. Необходим, как тонкий десерт для гурмана за хорошим обедом. Это пятно, благородное пятно. А все благородное, изысканное не так-то легко найти. Вы видели, на ваших глазах предлагалось несколько наездников, но я не остановился ни на одном. Даже не делал им «пробы». Достаточно первого впечатления. У одних уж очень простецкие физиономии. Другие же — сахарные красавчики. И те, и эти одинаково неприемлемы. Наездник высшей школы — особенный номер, стильный, «фрачный», требующий непременно изящества и породы. Он должен производить впечатление аристократа, случайно очутившегося на арене, гордого, не замечающего публики и как будто для самого себя «работающего» свою лошадь. Не так ли, дружище Альбано?

— Золотые слова, господин директор. Золотые слова. Таким, именно таким наездником высшей школы были вы.

— Был, — вздохнул Гвидо. — Был. Теперь уже года не те, да и этот проклятый ревматизм дает себя знать.

— А какой вы имели успех, — оживился Альбано. — Поклонницы, корзины цветов, директор, вас засыпали цветами, как примадонну.