Виктор Ротов: Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

— Какое дело? — нацеленный всегда на дело, поинтересовался живо Симанович, разомлевший в теплой комнате хозяйки.

— Ну, не совсем оно и маленькое, — как‑то сбилась с тона Руфина. — Свергнуть Николая. А? Как вам это нравится? Я дрожу, когда увижу урядника за сто шагов, а он захотел сбросить царя! Не нравится Бориске, как он правит. Достал себе паспорт, будто он не еврей, и пошел рабочим на завод. Что он там делал, я не знаю. Но скоро попался, и его засадили. Год держали, потом выпустили. Я рада: ну теперь станет жить возле меня. Но тут призыв в армию его года. У нас как? Каждый старается как‑нибудь устроиться, что‑нибудь сделать. Будь же и ты человеком — сделай тоже что‑нибудь. Сделай себе грыжу, сделай себе ухо, сделай себе свист в легких! Так нет. Побежал в армию. Можете себе представить? Как иной танцор бежит на свадьбу. Что тебе там загорелось? Я, говорит, оттуда его еще скорее сброшу Николая. А конец такой: Бориска получил рану, лежит в лазарете. А Николай живехонек и сейчас пьет‑таки вино из большого стакана… Ну, ладно. Заболталась я, — наконец закруглилась Руфина, видя, как Симанович поднимается из‑за стола. — Покойной ночи, балабос.

— Покойной ночи, балабосте (хозяйка), — Арон Симанович вконец разомлевший от уюта, тепла и ненавязчивой болтовни хозяйки, вышел в свою комнату, лег поверх стеганого одеяла и смежил веки. «Ничего, — мелькнула умиротворенная мысль, — подожди немного, балабосте, и твой Бориска будет в университете… Мы этого Николашку!..»

И вдруг сонливость отлетела. В голове зароились какие‑то агрессивные мысли: она боится урядника за сто шагов! Почему мы должны бояться? Почему терпим унижения?..

Он никогда не понимал этих жалких забитых людей. Не понимал, как можно жить в ожидании с моря погоды. Нет, он человек дела, действия. И не зря целыми днями, а часто и ночами, пропадает в разного рода клубах, варьете, бильярдных, на скачках. Других злачных местах, где много всякого разного люда различного общественного положения. Он с ними пьет, играет, делает ставки, ходит по женщинам.

Ночные похождения особенно сближают. Когда не особенно обращают внимание на национальность и общественное положение. Вино, азарт, женщины уравнивают людей, делают их менее разборчивыми в выборе друзей, собутыльников. И менее щепетильными в выборе способов добывания средств на «красивую жизнь».

Именно здесь, в этой среде увлекающихся, умный'и расчетливый Симанович искал себе нужных людей, заводил выгодные знакомства и связи. Именно здесь он обнаружил в себе талант и умение использовать людей в своих целях.

Потихоньку, незаметно, где подкупом, где мелкими услугами, где пустыми обещаниями, благо русские люди простодушны и доверчивы, Арон Симанович расширял круг своих знакомых, направляя свои усилия главным образом на полицию и чиновничество. От полиции во многом зависела свобода действий, а от чиновников — протаскивание своих интересов в конторах и ведомствах. Но главной целью был царский двор. Проникнугь туда во что бы то ни стало и там создать свое влияние.

И все складывалось как нельзя лучше.

Но тут из Киева пришла страшная весть — намечаются погромы. Надо бы срочно выехать туда, спасать семью, спасать дело — там у него несколько ювелирных магазинов… А тут подвалила такая удача — завел знакомство с братьями Витгенштейн, служившими в личном конвое Императора Николая. Упустить такой шанс было немыслимой глупостью. И сшиблись в душе долг и выгода. Пока шла борьба с самим собой, в Киеве начались погромы. И это дорого ему обошлось: по приезде в Киев он обнаружил свои магазины разгромленными. Один управляющий еврей был убит. Убиты и многие родственники. Надо было спасать семью и надо было спасаться самому. Спрятаться где‑либо было невозможно — тех, кто укрывал евреев, убивали вместе с евреями. Пришлось решиться на отчаянный шаг. Узнав, что во главе погромов стоит генерал Маврин, а помощником у него полицмейстер Цихоцкий, которому когда‑то он услужил неплохо, да и генералу Маврину тоже, Симанович отправился на прием к… самому Маврину.

У того и челюсть отвисла, когда он увидел в дверях одного из самых известных и ненавистных евреев Киева.

— Ты с ума сошел, Арон! — вскочил Маврин с места. И забегал по кабинету, мысленно ругая себя. Знал же ведь, знал — рано или поздно придется чем‑нибудь платить этому еврею за «услуги»! И дернула нелегкая принять от него жемчужное колье для жены. Уж больно хотелось порадовать супругу. — Ты же, говорят, в Питере обосновался. Чего тебя принесло?..