Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

В соседней комнате тихо, как никогда. Не хихикают дочери, как это бывает обычно перед сном. Что у них там? За толстой стеной в гостиной тоже мертвая тишина. И лишь из столовой доносятся приглушенные голоса. Вроде как там совещаются о чем‑то.

Сегодня Юровский со своим наглым помощником не делали обычного перед сном обхода. И вообще что‑то необычное в нынешнем вечере. Тишина и настороженный покой. Так, наверное, бывает в центре тайфуна. Именно чувство тревожной тишины не покидало Николая. Подумалось, что вокруг, на многие тысячи верст бушуют кровавые людские страсти и в центре этих страстей он — бывший император России. И с ним его бедная, ни в чем не повинная семья.

Александра привалилась к стене и, обняв подушку, на которой покоилась светлая измученная головка Цесаревича, тоже дремлет. Милая Алекс! Сколько тебе пришлось перенести со мной всякого! Прости, если можешь, за то, что было, и за то, что предстоит еще. А предстоит не самое лучшее…

Незаметно и кстати сгустились сумерки. Если Алекс проснется, то не увидит выступивших слез на его глазах. А слезы, непрошеные и легкие, сами собой катятся из глаз, освобождая душу от нестерпимой тоски, поднимая в серд це волну за волной жалость к себе, к маленькому Алеше, цветущим дочерям, к любимой Алекс, гаснущей в этом заточении, но не ропчущей; как‑то находящей в себе силы держаться и поддерживать его. В чем только душа жива?! Сколько пережила она, сколько перенесла эта женщина с ним!..

Юровский лично подбирал исполнителей убийства.

«Этими палачами были, — пишет далее П. Жильяр, — еврей Юровский, русские каторжане Медведев, Никулин, Ермаков и Ваганов и семь немцев и австрияков…»

Эта ночь у них прошла в сплошных совещаниях. Юровский и отобранная им команда убийц начали совещание еще за ужином. Вернее, после того, как царская семья, отужинав, тихо удалилась в свои покои. Юровский намеком объявил, что час «X» настал. Сегодня все будет кончено. И велел Павлу Медведеву отобрать у русской наружной охраны оружие и принести ему. Затем они из столовой перешли вниз, в караульное помещение. И там обсудили все подробности. Неожиданно зашел спор — кому достанутся Государь и Наследник. Юровский слушал некоторое время спорящих, вдруг прервал заявлением, что он берет на себя Государя и Наследника. Это составит ему честь на века — прикончить последнего русского Императора.

Стали «делить» остальных и снова заспорили. Теперь никто не хотел брать на себя убийство женщин. Особенно молодых — Великих Княжон. Юровский не без раздражения, тыкая в каждого пальцем, определил, кому кого убивать. На том порешили. И потянулось тягостное ожидание. Действовать решили глубоко за полночь. Чтоб город уснул. Чтоб ни одна живая душа не слышала шума, который может возникнуть во время казни. Это были самые страшные часы в жизни каждого из убийц. Как ни дремучи были эти, погрязшие в убийствах и зверских расправах люди, нынче каждый из них понимал — предстоит совершить нечто из ряда вон выходящее. Что сегодня ночью их руками будет пролита кровь помазанника божьего. А это тебе не простого смертного прикончить. И неизвестно еще, что судьба уготовила каждому из них — венец вечной славы или позорную смерть и проклятия. Так или иначе, с этой ночи они волею судьбы теперь на виду у всего мира. Как мир отнесется к их этому деянию — один Бог знает. Ибо он знает, видит и вряд ли простит.

Юровский догадывался о душевном состоянии каждого из своей команды, а потому как никогда был щедр на выпивку. Пили одну за одной и не пьянели. Никулин мрачнел с каждой рюмкой и покрывался пунцовыми пятнами. Юровский то и дело обнимал его за плечи, как бы подбадривал, а сам внимательно всматривался в каждого своими глазами навыкате.

Медведев, тот наливался мертвенной бледностью. Ваганов каменел лицом. После каждой рюмки он выпрямлялся на табуретке, будто у него ломило поясницу. Видно, нервное напряжение сказывалось на застарелом радикулите.

Немцы и австрияки, те мирно переговаривались между собой. Все смелее и все громче по мере выпитого. Им все нипочем, им лишь бы скорее домой. За участие в этой операции им обещали полную свободу и довольствие на всю дорогу, когда поедут на желанную родину.

Самым впечатлительным в этой банде был, конечно, Ермаков. Он сначала быстро захмелел и все порывался что-то сказать:

— …Я никогда! Слышь, господа! Я никогда не пр — ращу себе…

Дальше язык не поворачивался.

Потом он стал трезветь. И уже не пытался высказаться по поводу того, что он «никогда себе»… А молча с подозрением всматривался то в одного, то в другого собутыльника. Но больше всего присматривался к Юровскому. Тому явно надоело такое внимание, он резко вскинул свою вихрастую голову: