Александра Бушен: Молодой Верди. Рождение оперы

Синьор Антонио вспомнил, как он обрадовался тогда. Он ведь никогда не думал о том, чтобы сделать Джузеппе своим зятем. Эта мысль почему-то не приходила ему в голову. Но теперь это показалось ему очень привлекательным. Ему даже показалось странным, что он раньше не подумал об этом. Он всем сердцем привязался к мальчику и был рад, что и Маргерите он полюбился. Он даже засмеялся от удовольствия. А синьора Мария на него напустилась. «Боже мой, что за веселье? Что за радость? Надо подумать о том, как удалить мальчишку, пока об этом еще не говорят в городе. Ни к чему эта любовь привести не может. Он ей не пара». Но Антонио не понимал, почему Джузеппе не пара Гите. А синьора Мария сердилась: «Он сын невежественных крестьян, ты же сам знаешь! Что за родня для нашей девочки! И к тому же он нищий, нищий!»

Тогда синьор Антонио ответил жене, что сочтет за честь, если Джузеппе будет просить у него руки Гиты. Не только потому, что он прекрасный, честный человек, а потому еще, что, здраво рассуждая, он гораздо богаче Гиты. У него огромный талант, а это — капитал. Несомненно, из него выйдет композитор, которым будет гордиться не только родной город, но и вся страна.

В ту ночь у синьора Антонио произошла с женой крупная размолвка. Синьора Мария хваталась за голову, плакала, называла его старым мечтателем, говорила, что он неправ в оценке таланта Джузеппе, что Россини в возрасте Джузеппе был знаменитым маэстро и гремел на всю Италию, а Верди не только никогда не выезжал за пределы их маленького городка, но даже нигде по-настоящему не учился.

На другой день утром синьор Антонио позвал к себе Гиту, сюда, в эту самую комнату. И так же светило солнце, и были закрыты ставни, и в комнате был золотисто-зеленый полумрак. Гита вошла и остановилась у двери — вон там, рядом со старым шкафом. Она была занята чем-то по хозяйству и на ней поверх платья был передник с розовой каймой. А он смотрел на нее и думал о том, как быстро идет время. Давно ли она училась ходить — здесь, у него на глазах. Он сидел у стола, а она озабоченно путешествовала между шкафом и конторкой. И вдруг теряла равновесие, беспомощно хваталась за воздух пухлыми ручонками и шлепалась на пол с громким плачем. А теперь вот уж она стала взрослой, стройной, грациозной девушкой. Она спросила: «Вы звали меня, папа?» И только голос у нее был такой же, как в детстве, высокий и звонкий. Необыкновенно звонкий, как колокольчик.

Он хотел быть строгим, по очень волновался:

— Гита, мама мне сказала про тебя и про Джузеппе. Это правда?

Она ответила:

— Да, папа. Я его невеста.

И когда он, озадаченный, спросил — Давно ли? Она ответила:

— Да, папа. Уже три года.

И он подумал: всегда ли это бывает, что родители так мало знают своих детей? Три года — значит, когда они с Джузеппе сговорились, ей еще не было пятнадцати лет. Он подумал еще, что сердце девушки — загадка. Откуда у этой кроткой, всегда беспрекословно послушной девочки нашлась смелость распорядиться собой так свободно, никого не спросив, ни с кем не посоветовавшись? И откуда нашлась у нее выдержка, чтобы три года скрывать от всех свое чувство?

А потом он вызвал Джузеппе, сюда же, в эту комнату. И синьор Антонио вспомнил, что Джузеппе не остановился у двери, а прошагал до самой конторки, и он смотрел на отца Маргериты так смело, и в нем чувствовалась такая уверенность, такое сознание собственного достоинства, что синьор Антонио не смог задать ему ни одного вопроса. Он сказал только:

— Хорошо. Пусть будет так. Я в тебя верю. Я верю в твой талант. Ты заслуживаешь большего, чем обрабатывать землю или торговать солью. Тебе надо учиться. Ты поедешь в Милан, в консерваторию. Мы выхлопочем тебе городскую стипендию. Остальное доплачу я сам, из своих средств.

Джузеппе вспыхнул и сказал тихо:

— Вы не пожалеете об этом. Я вам все верну…

Синьор Антонио плакал. Слезы текли по его щекам. Ну что же, потом все сложилось не совсем так, как он надеялся, не так, как они все думали. Много горя и разочарований пришлось пережить. Очень много таланта и мужества понадобилось, чтобы все превозмочь. Но все же первая опера Джузеппе «Оберто» была поставлена в Ла Скала и прошла с успехом. Впереди предстояли лучшие дни. Антонио думал еще порадоваться на счастье детей. И вдруг — катастрофа! Пресечена молодая жизнь. Бессмысленно! Жестоко!

Синьор Антонио долго не мог успокоиться. Потом вынул из кармана платок и вытер глаза. Что делать — Гиты не вернешь. Остается — изживать это страшное горе. Гусиное перо снова заскрипело по бумаге.