Алексей Павлов - Казак Дикун

«От… невежества и грубости их (старшины — А. П.) и произошел весь беспорядок, названный тогда бунтом», — докладывал царю Марков.

Граф просил его смягчить участь двухсот подследственных, они, мол, еще не раз покажут свою верность и усердие в защите отечества.

Зато по отношению к Дикуну, Шмалько, Половому и Собокарю у него, как и раньше, не находилось снисхождения.

Год 1798–й завершался, а судебное дело не просветлело у «законников» ни на йоту. Еще в его начале войско было лишено наименования «верных казаков черноморских», стало просто войском черноморским. Правительство только теперь опомнилось и предъявило иск бывшему таврическому губернатору Жегулину на оплату его задолженности войску в сумме 15 тыс. рублей. А он тем временем уже сел в такое же служебное кресло в Белорусской губернии.

Укрывшийся в столице Котляревский слал уйму писем своим подопечным старшинам. И даже отечески их журил. Наставлял: чтобы арестованные даром хлеб не ели, их надо заставить рыть «городскую канаву», то есть возводить ров вокруг крепости. Если уж искать пользу в его метаниях по Санкт — Петербургу, то, по — видимому, следует признать целесообразность лишь ходатайства о коренной перестройке гавани для гребной флотилии на Тамани, пришедшей в ветхость, и строительстве новых судов, поскольку старые были все изъедены червями. Его же два визита в Святейший Синод по делам будущей Лебяжинской монашеской пустыни мало чего могли принести простым смертным, разве что возврат в связи с этим бывшей церковной библиотеки Запорожской Сечи представлял интерес для всех слоев казачества.

Великое неустройство, боль и печаль черноморцев усугубились и двумя памятными тяжелыми событиями, происшедшими у их соседей — грузин, армян и азербайджанцев. Лишь слегка потрепанный русскими войсками Ага- Мохаммед — хан после их ухода в 1797 году повторил свое опустошительное вторжение в Закавказье, разграбил Ка- рабагское ханство. К счастью, в Шуше этот изверг был прикончен своими нукерами, не снесшими его издевательств. А в 1798 году в Телави умер грузинский царь Ираклий II, друг и союзник России. Не воспользовался бестолковый Павел I благоприятной ситуацией тех двух лет на Кавказе. Зато с яростной страстью крушил «крамолу» в Черномории, ослабляя тем самым на юге оплот государства.

Император не забывал, кого он упрятал в глухой каземат. Находясь в зимнем дворце, нередко мелкими шажка

ми кружил по паркету, потом останавливался, как вкопанный у окон, выходящих к Неве, к Петропавловской крепости. Задумывался: сколько времени истекло, а по делу казаков толком никто ему не докладывает. Звал генерал- адъютанта графа Ливена и начинал допытываться:

— Что нового по казакам?

Вальяжный генерал и кавалер определенного сказать ничего не мог, оперировал весьма скудными фразами:

— Да пока все то же, ваше величество.

— Так вы узнайте в военной коллегии.

— Узнавал — с. У Лемба по этому делу нет новостей.

Взрывной до сумасбродства Павел I однажды поставил

на ковер коменданта Петропавловской крепости, зеленого девятнадцатилетнего юнца, генерал — лейтенанта и кавалера князя Сергея Долгорукова. В напудренном парике, в камзоле, перекрещенном лентами и всякими висюльками, царь походил на суетливого зверька, способного выпустить из своих рукавов маленькие, но цепкие ногти. Отрывисто, резко спросил:

— Сидят еще у вас шароварники?

— Сидят, — автоматически лепетнул комендант и тут же спохватился, не зная о ком речь. Задал вопрос: — Это вы о ком, государь!

— О тех, у кого шаровары широкие, о казаках.

— Понимаю, понимаю. Ведем допросы.

— И сколько они будут продолжаться?

— Трудно сказать, — признался Долгоруков. — В деле все так запутано, что до истины не доберешься.

— Добирайтесь, — мрачно изрек Павел I, утратив желание продолжать разговор.

Год 1799–й по следствию в Екатеринодаре начинался в таком же духе и исполнении. Мученики Петропавловки Дикун, Шмалько, Собокарь, Половый, еще десять их собратьев, узники карасунских ям изведали целую бездну унижений и страданий, а впереди им готовила судьба не менее жестокие испытания.

— Проклятье всем извергам, — в отчаянии заявил после очередного допроса Осип Шмалько друзьям по несчастью, — кто так терзает и мучает народ.

Приподнявшись с нар и громыхнув ножными кандалами, бледный, обросший бородой Федор Дикун с горьким сожалением произнес:

— Мы ведь и раньше знали, что паны — страшные