— Мне недавно прислали из дому письмо Дениса Давыдова о папеньке. Он пишет, что не существовало полководца, коего жизнь более подлежала бы перу философа. Отец, пишет Денис, был отличный воин, герой на полях битвы. Но на него надо глядеть не с одной этой точки зрения. Ибо героизм военный был в нем не что иное, как один из лучей его прекрасной души, которая вмещала в себе и гражданские и семейственные добродетели.
— И в этих последних вы, кажется, хотите его превзойти? — с едва уловимой иронией спросил Поджио.
— Оставим этот разговор, — решительно проговорила Волконская.
— Извольте, отложим его.
Оба помолчали.
— А у меня тяжелые известия о брате, — грустно заговорил Поджио.
Марья Николаевна вопросительно взглянула на него.
— Матушке удалось узнать из верного источника, — продолжал Поджио, — причину, по которой несчастного брата держат в крепости уже десять лет. Оказывается, его тесть, статс-секретарь Бороздин, лично просил об этом царя. Дело в том, что супруга моего брата хотела непременно следовать за ним в Сибирь. И вот отец ее не постеснялся придумать, такой мерой, удержать дочь при себе.
— Как это бесчеловечно! — возмутилась Волконская.
Поджио подавил тяжелый вздох и поспешил переменить разговор.
Река порозовела от косых лучей солнца. Рябь мелких волн, прибиваясь к берегу, оставляла середину ее гладкой и переливчатой, как перламутр. Какие-то рыбешки вскидывались над водой и вновь исчезали, оставляя на зеркальной поверхности реки зыбкие расплывающиеся круги. В воздухе медленно и лениво звучали удары церковного колокола.
— Когда так звонит колокол, — грустно заговорила Болконская, — мне всегда вспоминается наша гувернантка мисс Матен, которая до экстаза любила английскую поэзию и в особенности Томаса Мура. Когда мы живали у бабушки в Каменке, она, бывало, выйдет с нами гулять к Тясмину, и, как только зазвонят к вечерне, сложит молитвенно руки и начинает декламировать под звон колоколов:
Those evening bells, those evening bells,
How many a tale their musik tells…
(Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он…)
И при этом и нам начинало казаться, что колокола так и произносят: bells, tells…
— Давайте попробуем и сейчас, — с улыбкой предложил Поджио.
Они остановились и прислушались.
— Ну, что? Слышите? — краснея под влюбленным взглядом Поджио, спросила Марья Николаевна.
— Да, — решительно тряхнул кудрями Поджио, — явственно слышу.
В это время к редким звукам большого колокола присоединились частые и веселые удары маленьких.
Поджио наклонил голову к плечу и приложил согнутую ладонь к уху.
— Что они вам говорят? — мечтательно спросила Волконская.
Поджио встал в позу дирижера и, взмахивая рукой, произносил в такт колокольному звону: то басом — ром, ром, — когда ударял большой колокол, то фальцетом — джин, глинтвейн, джин, глинтвейн, — когда перезванивали маленькие.
— Как вам не стыдно! — хотела рассердиться Марья Николаевна, но смех смял серьезность.
— Нет, ей-богу, славно получается! — по-мальчишески радовался Поджио и, надувая щеки, продолжал: — Ро-ом, пунш, ро-ом, глинтвейн…
— Полно дурачиться! — сказала Волконская и повернула обратно.
— Не сердитесь, — попросил Поджио, — сами же научили. Вот я вам цветов нарву. Глядите, какие незабудки! Ведь в гривенник величиной. А эти оригинальные саранки! Не сошли нас сюда царь, мы бы и понятия не имели об эдакой прелести…
Нагибаясь к цветам, он ловко срывал их на ходу.
— Надо бы в детской ставни закрыть, — сказала Марья Николаевна, подходя к дому, — а то там уже зажгли свечи, и выходит, что два света. Это нехорошо для Мишина зрения: оно у него и так слабое.
— Можно мне зайти к вам? — спросил Поджио.
— Приходите позже. Я сейчас займусь детьми, а Сергея нет дома.
Она подошла к окну детской и, прикрыв ставни, просунула сквозь круглое отверстие железный болт.
Тотчас же изнутри кто-то притянул его втулкой, и Мишин голос радостно проговорил:
— Это, наверно, маменька вернулась.
Марья Николаевна быстро взбежала по ступенькам крыльца.
— Букет возьмите! — крикнул ей вдогонку Поджио, но она уже скрылась в дверях.
Сквозь кружевные гардины Поджио видел, как она со свечой в руках прошла по комнатам. Он вздохнул всей грудью и, перебросив цветы через ограду палисадника, повернул к своему дому.
Улинька читала детям вслух пушкинскую сказку. Но едва только Марья Николаевна переступила порог, как Миша бросился ей на шею, через минуту Нелли вскарабкалась на колени, а маленькая дочь Пущина прильнула щекой к ее плечу.
Читать дальше