Зиновий Фазин - Последний рубеж

К вечеру бой стих, а на другой день почти вся Конармия собралась у Отрады. Здесь были разбиты крупные силы белых, рвавшихся к Чонгарскому перешейку.

Отчаянно дрались в эти же дни пехотные дивизии 6-й армии на Перекопском направлении. Был ранний утренний час, когда бойцы блюхеровской и Латышской дивизий увидели перед собой на юге высокую земляную громаду с крутыми откосами. Перед этой громадой темнел широкий и глубокий ров.

Это и был Турецкий вал, лежащий поперек всего Перекопского перешейка. От Каркинитского залива Черного моря до Сивашского берега вал наглухо перегораживает дорогу из Таврии в Крым. По приглашению Врангеля здесь хорошо потрудились французские и английские инженеры — все лето они укрепляли вал плотными рядами колючей проволоки, строили бетонные гнезда для пулеметов и орудийные площадки.

Впереди вала, как стадо овец, робко жались в кучу одноэтажные домики небольшого поселка. Он тоже назывался Перекопом, как и перешеек, у которого лежал.

В одном из домишек Саша стояла в то утро у окна и смотрела на вал.

Там, за валом, где-то в Крыму, — Катя. Теперь Саша знала это почти наверное. Никто ей об этом не сказал. Она сама догадывалась. И радовалась, что до вала близко, почти рукой подать. А за ним Крым, Черное море, сказочный край, где не бывала ни разу ни Саша, ни кто-либо из дивизии, в которой она теперь служила. Пожалуй, не видела крымских красот вся армада войск Южфронта, стоявшая теперь у его ворот.

— Что за земля там, братцы?

— Земля такая, милый, что ты в нее простую палку воткни — вырастет груша.

— Да ну?

— Богатая земля! Сказка!

Так говорили между собою бойцы дивизии Блюхера, лежавшие в укрытиях у вала. Но чтобы увидеть ту сказку, надо было перешагнуть через этот грозный вал.

Сперва он не показался неприступным. С ходу бойцы Блюхера ринулись на вал, но встретили стену сплошного и яростного огня и откатились.

Перед штурмом. — Замысел командюжа. — На старом Турецком валу. — Разговор на берегу Сиваша. — Следы великих битв. — Догадка о женщине, встреченной в Каховке.

Здесь, у вала, разыгралось одно из последних и самых ожесточенных сражений гражданской войны.

Написано об этом немало, и нет смысла повторять уже известное. Наше дело передать лишь то, что видели и пережили героини повести Саша и Катя. К великому счастью, в наши руки попал их дневник, и мы смогли благодаря этому проследить судьбы двух девушек двадцатого года. Необычны, согласимся, эти судьбы, и необычен был весь тот год. Но что делать, если в самый разгар решающих боев за Крым одна героиня наша очутилась где-то в белогвардейском тылу, а другая, сражаясь в рядах блюхеровской дивизии, ничего об этом не написала, поскольку вместе с дивизией устремилась к Перекопу, а дневник, естественно, остался лежать в мамином сундуке в Каховке.

Ошеломляющий удар по войскам Врангеля в Таврии нанесли сразу все пять армий Фрунзе, и под неудержимым натиском красной пехоты, конницы Буденного и Миронова, артиллерии всех родов и пулеметных тачанок, отчаянно грохочущих броневиков и огнеметов враг не устоял. Уже к исходу 30 октября врангелевцы густой беспорядочной массой уходили из Таврии. И так как, утверждают историки, путь к Перекопу оказался закрыт для белых войск, то они устремились к Чонгарскому проходу в Крым, и, как утверждают те же историки, немалая часть этих войск сумела, хотя и с громадными потерями, проскочить в Крым и укрепиться за Чонгарским перешейком.

Ворваться сразу на плечах противника в Крым не удалось ни здесь, ни на Перекопе.

Ушел из набега хан, но, зализывая раны, еще оставался силен и грозен.

Начался ноябрь. Холода усиливались.

…Вы заметили — несколько раз на протяжении повести мы вступали в беседу со старым ветераном Ушатским, донесшим до наших дней ясную память. Славный воин, он прекрасно знает все перипетии хода разгрома Врангеля в Таврии и происшедшего затем штурма перешейков — Чонгара и Перекопа. Он все знает, Ушатский, и мы видели, как здраво и толково он судит о событиях того времени. Но, кажется нам, если уж судить об этих событиях, как бы с высоты журавлиного полета, то и Ушатский нам тут не помог бы, потому что и он, воюя в своей Латышской дивизии рядом с блюхеровской дивизией, всего видеть тоже не мог.

Кто же мог все видеть? Конечно, видеть все мог лишь тот, кто держал в своих руках нити сражения за Крым.

Это — Фрунзе, командюж.

— Ну что ж, вы правы, — сказал Ушатский, когда я поделился с ним этой мыслью во время одной из наших бесед. — У Фрунзе, к вашему сведению, есть интересные воспоминания о последних днях разгрома барона. Но, — поднял палец мой собеседник, — вы должны будете при этом кое-что учесть.