Иван Кошкин - За ценой не постоим

— Живой ты, живой, — успокоил Чуприна старшина, доставая индивидуальный пакет, — только руками не хватай. Сейчас я тебя перевяжу, и пойдешь в санпункт. Эй, Мишка, ты чего там считаешь?

— Восемь… Девять… Десять… Херня какая-то, всего тринадцать, — с досадой и удивлением отозвался сверху Зинченко. — Я думал, мы вчетверо больше накрошили.

— А ты хоть в одного попал, крошитель? — спросил Медведев, аккуратно накладывая подушечку из сложенного бинта, — рана у Чуприна и впрямь была неглубокая.

— Хрен его знает, — честно отозвался сержант. — Вот ночью — там точно завалил, а сейчас… Стрелял, стрелял, а куда попал — не знаю. Слазать, что ли, посмотреть?

Минометный обстрел прекратился, и Зинченко высунулся из окопа.

— Ты что, совсем охренел? — рявкнул Медведев. — Иди лучше своих проверь.

Он надорвал бинт вдоль и аккуратно завязал концы, закрепив повязку.

— Вот так, теперь иди к Пашиной. Помнишь, такая строгая тетенька-доктор?

Чуприн кивнул и сморщился от боли.

— Вот и дуй к ней.

Красноармеец подобрал винтовку, затем, словно спохватившись, поднял свой пробитый треух и, пошатываясь, побрел по ходу сообщения в сторону санпункта.

— Мишка, о трофеях даже не думай, — предупредил Медведев. — Ночью сползаешь, а сейчас не лезь. Проверь своих и доложи о потерях.

— Есть, — устало ответил Зинченко.

Ахметханов аккуратно собрал пустые диски и сложил их в мешок. Страха не было — только какое-то оцепенение не отпускало молодого казаха, все происходило, словно во сне, — так медленно, как будто он двигался в воде. Его первый бой — настоящий бой, закончился, он не опозорил ни себя, ни свой род. Магазин винтовки был пуст, хотя Ахметханов не помнил, как стрелял и попал ли в кого-то. Но как менял диски, Талгат запомнил очень хорошо — ефрейтор Зверев должен быть доволен своим вторым номером. Ахметханов не мог лгать самому себе — он восхищался этим русским бойцом. Конечно, пулемет — это не копье, и ватник — не доспех, но на ум Талгату пришли дорогие строки:

Они отбили атаку, победили вместе, и теперь его совесть требовала принести извинения за несправедливые речи, что были сказаны пять минут назад. В этом нет ничего постыдного, слова нашлись сами собой. Услышав, что Зверев обращается к нему, казах улыбнулся, готовясь просить прощения, достойно, как воин у воина.

— Меняем позицию, — приказал Максим и полез из окопа.

— Есть! — ответил казах, наклоняясь за мешком с дисками.

Свет померк, и Талгат Ахметханов провалился в бездонную черноту.

— Ты куда сейчас, командир? — спросил Зинченко в спину старшины.

— Пройду по окопам, — ответил, оглянувшись, Медведев.

— До Зверева?

— До него, — сказал комвзвода, поправляя автомат на шее.

— Без него нам бы кранты были, — заметил Зинченко.

Старшина кивнул и полез в ход сообщения, когда на западе ударило. Он едва успел скатиться обратно — немецкая батарея дала десять залпов, обрушив на позиции второго взвода сорок снарядов. В этот раз гитлеровцы били наверняка, перепахивая окопы, ровняя их с землей, убивая и калеча бойцов. Один из снарядов взорвался над окопом санитарного пункта, и сержант Пашина, заваленная землей по грудь, оглохшая, кашляющая от едкого дыма, сперва вырвалась из страшного плена сама, а потом, плача от боли и страха, руками выкапывала раненых.

Это был последний удар немцев — батальон Ковалева отбил атаку, боевая группа отходила, оставив перед советскими позициями сгоревший танк и бронеавтомобиль. Напоследок уцелевшая «сорокапятка», которую по приказу Волкова артиллеристы на руках протащили триста метров по раскисшей земле, всадила снаряд в башню одного из уползавших броневиков. Бой кончился, батальон начал считать потери.

Ахметханов с трудом открыл глаза и осмотрелся. Он сидел на дне окопа, присыпанный землей, рядом валялся разорванный мешок с круглыми магазинами ДП. Талгат осторожно пошевелился — кажется, руки и ноги были на месте. В голове звенело, он ничего не слышал, к горлу подкатывала тошнота. Собрав волю в кулак, Ахметханов поднялся, опираясь на стенку окопа, и попытался понять, что же с ним произошло. Перед глазами все плавало, снег вокруг пулеметного гнезда почти исчез, а срубленные деревья, что прикрывали их позицию справа, были изорваны и измочалены, словно по ним долго били тупым топором. Какая-то мысль пыталась пробиться сквозь боль и тошноту, и внезапно Талгат вспомнил… Задыхаясь, он вылез из окопа и хрипло позвал: